На развалинах Мира

Ее начала бить истерика. Я занес руку, собираясь ударить девушку по щеке — самый, как говорят, действенный способ остановить подобное… и опустил ее.

Я не мог ее ударить. Не мог, и все тут. Она сидела такая хрупкая и беззащитная — и я, взрослый и суровый мужчина, отчетливо понимал, что с этой минуты я взял на себя всю ответственность всегда и всюду ее защищать… Вместо этого, я обнял ее и погладил по волосам.

— Ну, ладно… все. Успокойся. Я верю тебе. Ну, не надо, прошу тебя… все хорошо. Теперь, все будет хорошо. Там — нет нелюдей. Там никого нет.

Только я, ты — и щенок.

— Щенок? — она всхлипнула.

— Ты увидишь его. Это хороший пес. Правда, очень сообразительный. Вы подружитесь.

Прижав ее к себе, как ребенка, я думал над тем, что услышал. После громадных крыс, чудовищных воронов, и, ни на что не похожего «свинорыла» — теперь еще и эти, нелюди…

— А там, у тебя — там таких точно нет?

— Таких — нет.

Я утаил, о том, что повстречал в городе. Мне вовсе не хотелось ее пугать — к тому же, я и не настолько был не прав. Живых нелюдей, наверху, я еще не встречал… Что-то очень чуждое было в их появлении — это даже не звери.

Или, не только звери… Я вспомнил, как ощущал в себе странные способности, и, как сам, едва не потерял человеческий облик. Не были ли эти, увиденные

Натой полулюди, нормальными, совсем недавно — до Катастрофы? И не повезло ли нам, обоим, что мы остались прежними? Мне и Нате. Мне вдруг стало ее очень жаль! Я так испугался, что с ней что-либо произойдет, что опять ее обнял, и с силой прижал к своей груди.

— Ты что?

Она сдавленно мяукнула в моих руках, и я ослабил объятия…

— Я нечаянно… Тебе больно?

— Нет. Мне дышать было нечем. Что случилось?

Я промолчал. Объяснить девушке свои чувства в этот момент было сложно.

Ната вздохнула и, совсем по-женски, поправила мне прядь волос, выбившуюся из-под повязки. Я глухо произнес:

— Ната… Если что-то будет происходить — слушайся меня с полуслова.

Хорошо?

Она сразу подобралась и тревожно спросила:

— Ты кого ни будь, увидел?

— Нет. Я так… На всякий случай.

Она на некоторое время задумалась, а потом произнесла:

— Я поняла. Я умею слушаться.

В ее словах прозвучала какая-то, очень многозначительная интонация, но я, поглощенный мыслями о будущих переменах, не обратил на это никакого внимания.

Назад мы шли по той же дороге, по какой я выходил к озеру. Мы почти не останавливались, и Ната быстро выдохлась. Она мало, куда могла пойти, на своем клочке земли, и отвыкла долго находиться на ногах. Ее однообразная, полностью состоящая из круп, еда, тоже не способствовала накоплению сил. Я выяснил — воду она действительно брала из озера. Больше ее просто неоткуда было взять. И та, насыщенная долго оседающими частицами сажи и пепла, тоже не способствовала хорошему самочувствию. Ната сильно ослабла и, к тому же, успела простудиться. Я вслушивался в ее кашель, и не мог представить себе — каким образом я вытащу девушку наверх? Она не умирала от голода и, не имела, сколько ни будь серьезных ран — если не считать тот, злополучный вывих. Но, однообразный рацион, тоже сыграл свою роль. А нам еще предстояло столько пройти. Когда подступила ночь, я выбрал место, где в случае внезапного нападения мог бы сдерживать врага — крыс или еще каких-либо крупных хищников — и велел ей ложиться. Ната просто повалилась на одеяло и почти сразу уснула. Я сидел возле нее и долго смотрел на лицо спящей девушки… Почти ребенок. А, судя по выражению ее глаз — уже взрослый, и не мало повидавший человек. До меня стало постепенно доходить, что отныне, все последующие ночи, как снаружи, так и внутри подвала, мне придется проводить вместе с ней…

Утром я разбудил ее очень рано — нужно было спешить. Мои запасы были не бесконечны, а теперь их следовало делить да двоих. Сбавив темп, мы рисковали остаться без еды. Ната ни словом не высказала своего недовольства — она на самом деле, умела подчиняться. Хотя, тот короткий отдых, который выпал на ее долю, не превышал примерно четырех часов — слишком мало для ее истощенного организма.

Едва мы начали путь, как она оступилась и с размаху попала ногой в лужу.

Липкая, противная жижа, с чавканьем расступилась и снова сомкнулась.

Девушка, скорчив гримасу, вытащила ногу из воды. С почти развалившегося кроссовка, стекала грязь.

— Осторожнее.

— Я случайно.

Она словно оправдывалась. Мне это не понравилось — походило на то, будто бы она меня боялась. Но я вовсе не собирался давить ее своим авторитетом.

— Дай, посмотрю, — как можно мягче произнес я, и склонился над ее ногой.

— Да нет, я только намокла — и все!

— У тебя обувь почти на издыхании… А у меня нет запасных — на твой размер. Вернее, у меня вообще нет обуви. Я хожу в самодельной.

— Я вижу. Ты сам их придумал?

Я невольно перевел глаза на свои обмотки.

— А кому бы это делать, кроме меня? Тепло и удобно. Правда, подошва слабовата.

— Ничего…

— Ничего, плохо, или ничего — хорошо?

Она слегка улыбнулась, и я тоже рассмеялся. Натянутость сразу исчезла — мы оба были товарищи по несчастью.