На развалинах Мира

Но такое бывало редко. Я совершил несколько длительных вылазок, понемногу начал осваиваться в бескрайних руинах. Но теперь, по прошествии многих дней после того дня, все они покрылись почти беспрестанно падающими хлопьями, и все стало одного удручающего буро-красного цвета. Хлопья были невесомы, сухими на ощупь. Больше всего они были похожи на свалявшуюся пыль, а может, и являлись таковыми. Они застилали все сплошным ковром, мгновенно взлетая и перемещаясь от слабого ветерка. Следов на таком ковре не сохранялось. Зато, когда шел дождь, эти хлопья сразу становились скользкими и жирными. Наступив на них, можно было сразу упасть — так скользки они были.

Еще более, заметно, усилился холод. Сейчас должно было быть, примерно, начало второго месяца зимы. Если соотносить ее с тем, что показывали мне мои часы. Я боялся даже представить себе, какой силы могли быть ледяные ураганы, если бы не тепло, подогревающее город снизу. Но то же тепло могло погубить и тех, кто прятался сейчас, где ни будь, в подземельях — так же, как я сам, в подвале.

Я не мог согласиться с тем, что повезло уцелеть только мне. Даже, если погибли миллионы. Ведь были еще города, громадная территория всей страны, другие государства, наконец. Но, если кто-то остался жив… какой будет эта встреча? После того, как я откопал в подсобке, мясной отдел — мне все же пришлось, сжимая нос от тошноты, выволочь наружу гниющие куски и сбросить их в ближайшую пропасть — я нашел в нем еще несколько стальных крюков и топоров. Выбранные ножи и топор с длинным топорищем я всегда брал с собой. Для топора я сделал ременную перевязь и носил его за спиной, а широкий, тяжелый нож за поясом. Еще один, поменьше, с узким длинным лезвием был запрятан в рукаве. Добавляя к этому копье, я чувствовал себя настолько вооруженным, что уже не так боялся — именно тех, кого так старательно искал. Я не хотел признаваться себе в том, что это припасено именно на случай встречи с человеком…

Подступающая ночь не отличалась от дня ничем — все ограничивалось легкими сумерками, позволяющими видеть окрестности так же ясно, как днем. И я решился.

Я хотел дойти до края города и посмотреть, что там. Так же, как здесь, или, все же, не столь удручающе. И я понятия не имел, сколько мне для этого придется блуждать. Вполне возможно, дорога могла занять несколько дней, а то и больше. Расстояние ограничивалось только запасом продовольствия, находящимся в моем мешке. Местами попадались бьющие в небо гейзеры, состоящие из воды, грязи и пара. Нередко вздыбленный асфальт или плитку прорезала трещина, порой доходившая до нескольких метров, и мне подолгу приходилось искать то место, где бы я мог, без опаски в нее провалится, перешагнуть или перепрыгнуть ее. Повсюду валялись остовы сгоревших и покореженных автомобилей, сохранившиеся стволы деревьев, на которых не осталось ни единой ветки. Они торчали верхушками вверх и будто прорезали задевающее их небо. А небо… Оно не менялось. Словно сверху навис и парил гигантский студень, из которого свисали бахромой влажные и грязные космы. Опустись оно чуть ниже — и я никогда бы не смог вернутся обратно…

Я нередко менял свой путь, увлеченный отсветом дальних пожарищ, или, еле заметных, костров, но всякий раз оказывалось, что это только следы стихии.

Горели какие-то хранилища с горючим. Горел газ, вырывающийся из подземных недр, чадили сырым дымом остатки деревянных сооружений.

Компас меня все равно подвел — или же я где-то стукнул его так, что он перестал показывать верное направление. Впрочем, я и так не старался ему слишком доверять, полагаясь больше на запоминающиеся предметы. Но их всех было столь много, что я, в конце концов, запутался… Вернуться назад предстояло по своим же следам. Не в смысле — именно следам, а, руководствуясь теми местами, где я проходил. Это не позволяло сделать петлю или крюк, чтобы сократить расстояние — иначе я мог бы подолгу кружить на одном месте. Если бы эти проклятые тучи хоть немного поднялись над городом — тогда бы я смог ориентироваться гораздо лучше!

Только очень внимательно рассматривая эти катакомбы, можно было догадаться о том, что там-то и там-то была улица, а там — широкий бульвар. Здесь, возможно, — перекресток, а далее — жилой квартал. Впору было создавать карту города — хотя, это уже не было городом…

Проехать по катастрофичным последствиям землетрясения невозможно было и на танке — а я, с упорством и даже упрямством, шел и шел вперед — туда, куда меня вело и любопытство, и просто желание хоть что ни будь понять. Восток ли, юг — все равно. Картина повсюду была одинакова. Над всем этим нависло столь безрадостное небо, на удивление прекратившее поливать меня своей грязной изморосью, что от одного его вида хотелось сесть и тупо смотреть перед собой… От постоянно дующих, холодных ветров, на губах появилась простуда — а я, как назло, не взял с собой ничего именно против этой напасти. Хотя одного жира могло хватить, чтобы обезопасить меня от ветра.

Опыт подобных странствий появился у меня лишь потом.