На развалинах Мира

В одном месте я наткнулся на разбитый автопарк — здесь стояло более сотни автобусов, больших и не очень, множество других автомашин, спецтехники — и все это было свалено в одну грандиозную кучу, словно это не внушительная техника, а детские игрушки, разбросанные шаловливой рукой. Но это были не игрушки… В очень многих я видел останки шоферов, кое-где — пассажиров.

Автомашины были навалены практически друг на друга, в иных местах образуя завалы, по несколько этажей кряду — тогда нижние оказывались сплющенными от многотонной тяжести. Я принялся обходить это кладбище стороной — даже на фоне всеобщего запустенья от него веяло жутью…

В другой раз я попал на строительную площадку, и, как ни странно, на ней уцелело гораздо больше, чем где ни будь в другом месте. Несколько жилых вагончиков, оставшихся от строителей, были почти полностью придавлены упавшим башенным краном — я ясно видел, как громадный крюк вонзился в одно из жилищ и пробил его насквозь. Кое-где — покореженные тачки, в которых развозят песок и землю, рваная одежда. Это походило на котлован — будущий фундамент большого дома. Теперь он был словно сплющен, а края его сильно обвалились. Все, что находилось возле — попало внутрь этой ямы. Скорее всего, там были и люди…

Почти на самом краю, на боку, лежала опрокинувшаяся фура — она вся сгорела, и ее содержимое рассыпалось по всей территории этой стройки.

Преимущественно — стекло самой различной формы и цвета. Даже многодневные осадки не смогли закрыть его полностью — так много его рассыпалось на земле сплошным ковром. Мне пришлось его обойти по кругу — иначе я рисковал, сам свалится в эту яму. Волей-неволей, приходилось наступать на содержимое этой фуры. Под ногами хрустело битое стекло — я сразу слегка паниковал, меняя направление и выискивая более безопасную дорогу — моя самодельная обувь не была приспособлена для острых граней. Но в земле — я лишь образно называл это землей — было так много всевозможных вещей, соприкосновение с которыми порвало бы в клочья любые ботинки. Приходилось только обречено вздыхать и продолжать движение, заботясь лишь о том, чтобы повреждения не были слишком сильны. На крайний случай, я нес за спиной еще одну пару меховых сапог. Непогода ли, непрестанный дождь или снег, перемешанный с пеплом, песком, и еще неизвестно чем — наступить можно было на что угодно. Если бы было тепло, светило солнце — здесь все давно бы покрылось жесткой коркой. А так ноги только утопали в этом месиве, и при каждом последующем шаге, предыдущий словно истаивал — грязь сразу заполняла след и создавала видимость нетронутого места. Да, по своим следам я вряд ли бы смог вернутся обратно… Стараясь, все-таки, запоминать особо приметные руины, я шел вперед. Никогда раньше мне не доводилось видеть ни ураганов, ни наводнений, ни вообще, каких либо стихийных бедствий, по масштабам сравнимых этому. Нет, конечно, бывало что-то — я участвовал в спасении людей во время оползней и наводнений, но такое…

Было очень непривычно молчание. Нет, всяких посторонних звуков все-таки хватало — шум воды, треск поленьев, гул, доносящийся из-под земли, взрывоподобные раскаты гейзеров… Но не было других — чириканья птиц, жужжания насекомых, обрывков разговоров. Словно на уши был надет специальный глушитель, не пропускавший эти звуки. И тогда становилось жутко — нет, не от вида мертвого города, а именно — от тишины. Бороться с ней было нечем…

Я не был в подвале восемь дней… За четыре я добрался до края — или мне так казалось, что края — города, а потом почти тем же маршрутом, вернулся обратно. То, что мне хотелось представить как край, было еще сильнее и беспощаднее уничтожено, чем центр. Я считал свой подвал центром, потому что определить, где истинный не представлялось возможным. Там не осталось вообще ничего, настолько все было перемолото, перекрошено и рассыпано одним сплошным ковром. Он тянулся до пределов видимости, теряясь на горизонте. Идти по этой пустыне мне не хотелось. Там, где мне посчастливилось найти пристанище, было гораздо спокойнее, чем в этой жуткой долине. На обратном пути я наткнулся на озеро, наполненное до самых краев человеческими телами… Кажется, я дико заорал, и бросился бежать, не разбирая, куда и зачем. Испуг прошел так же внезапно, как и проявился.