На развалинах Мира

Отправиться в путь мы смогли не раньше обеда. Я распалил костер из остатков деревьев, желая накормить себя и пса горячей пищей, а заодно и просушить вымокшую одежду. Накидка, все-таки, помогла не очень… Щенок, съев свою положенную норму, начал закрывать глаза, но я предупреждающе прикрикнул:

— Но, но! Не спать! Потерпишь, Черный! Я же, не сплю!

Хотя у меня самого слипались глаза, а руки висели как плети. Две таких ночи подряд — это слишком. Как я выдерживал такое раньше, сам не знаю. Но, ведь выдерживал, а тогда было куда хуже. Раздет, разут, без ясного понимания всего случившегося. В страхе и унынии, не имея ничего в запасе — а сейчас было все. Нет, чем лучше живешь, тем слабее сопротивляешься невзгодам. А может, и нет. Знать, что всегда есть, куда прийти, где есть еда и тепло, давало надежду — это очень много!

Мы назад не шли — плелись. То я отставал от щенка, то он — от меня. Дойдя до какого-то, полуразрушенного дома, я позвал его окликом:

— Сюда! Отдохнем — а утром на переправу. И чтоб я этого берега в глаза не видел…

Посидев в укрытие пару часов, мы опять поднялись. Разведка, как ни крути, все же произошла. Пусть, не в том объеме, какой планировался, но часть города теперь на карту попала. Я не мог знать, что развалины здесь тянутся столь далеко.

То, что нас преследуют, мы поняли одновременно. Мне, всей кожей, всеми чувствами, обострившимися до предела, стало ясно — чужие близко! Но, если я еще не знал — кто это? — то моему псу, получившему от поколений тысяч своих предков, великолепное звериное чутье, это уже было ясно. Еще никто, ни разу, и нигде, не пытался нападать на нас — но теперь, мы оба знали — роли переменились. Мы были намеченной жертвой, и те, кто шел давно и упорно за нами, наконец, выбрали место для нападения.

Щенок подскочил и весь напрягся. Сон с него словно слетел — так четко и резво он вбежал на ближайший пригорок, и внимательно, не отрываясь, стал всматриваться в сторону, куда мы направлялись. Оттуда слегка навевал ветерок, и, при каждом его дуновении, у собаки вырывался глухой рык.

Что-то волной пронеслось и по моим жилам…

— Что ты? — почти шепотом вымолвил я, чувствуя, как спина покрывается холодным потом. Предчувствие было не зря…

Пес сорвался, несколькими прыжками подскочил ко мне, и ухватил за штанину.

— Бежим?

Он уперся лапами в землю, и стал тянуть так, что ткань затрещала.

— Бежим…

Я мигом собрался, оглянулся еще раз, в ту сторону, куда так пристально смотрел щенок, и устремился вслед за ним. Мы неслись, почти не выбирая дороги! Пес, скорость которого, значительно превосходила мою, часто останавливался, поджидал, пока я, задыхающийся и обливающийся потом, не настигал его, и вновь устремлялся вперед. Такой гонки я не помнил уже давно. Бег, когда я спасался в день катастрофы, был хоть понятен и объясним — я видел, от чего спасаюсь, а на этот раз, приходилось всецело полагаться на щенка. Но мне даже в голову не могло прийти, что он стал бы так себя вести понапрасну. Мы миновали несколько разрушенных кварталов, пролезали между сдвинутых стен, перепрыгивали ямы и трещины. Я перемахнул через ров, который в обычном состоянии предпочел бы обойти, и, не удержавшись, растянулся на земле, застонал:

— Не могу больше… Стой!

Щенок уже был рядом. Его бока ходили ходуном — при его размерах, эти ямы и холмики становились еще круче и длиннее, чем для меня. Но он, все так же пристально, смотрел туда, откуда мы убегали.

— Да что же там такое? Что ты учуял?

Пес ощерил клыки. Что это могло означать? Что-то, или кто-то, был позади нас. И щенок, по своему разумению, полагал, что его следует бояться… Вот только знать, чуять, как он, я не умел…

— Что же ты меня так тащишь… Я сам! Погоди, дай хоть вздохнуть. Куда мы мчимся? Да давай, встретим его здесь! Справились же с тем кротом…

Но щенок явно не разделял моего убеждения и нетерпеливо перебирал лапами, дожидаясь, пока я встану.

Он опять притих, застыл, как изваяние, и весь вытянулся. Я положил руку на эфес. Пес глухо гавкнул — Мол, тихо ты… — и скользнул в катакомбы. У меня, оставшегося одного, засосало под ложечкой.

Черный вернулся неслышно, и сразу стал меня торопить, всем телом демонстрируя, как нужно спешить.

— Да… Такой собаки еще ни у кого не было. Ты — единственный, в своем роде. Если бы еще и говорить умел. Что ж, будь, по-твоему!

И мы опять побежали. Бежали, прыгали, скакали. А потом, когда я едва не сорвался с почти отвесной стены, и в сердцах не послал своего проводника куда подальше, тот торжествующе взлаял и скрылся среди развалин. Но уже через минуту он вернулся, и протянул мне одну из передних лап.

— Порезался? Вовремя…

Он не порезался. По мохнатой шерсти, тяжелыми и скользкими каплями, стекало что-то, очень знакомое…

— Мазут! Нефть? О, черт… Но где? И зачем мы сюда неслись?