На речных берегах

Миролюбивые родственные отношения между подросшими птенцами еще сохраняются, и даже серьезный инцидент может выглядеть как игра, шутка или озорная выходка. Как-то один из подростков, схватив в густой ряске маленького карасика, вскарабкался с ним на толстый ольховый обрубок, на котором скучали двое его братьев, и, отвернувшись от них, положил рыбешку перед собой, видимо, примеряясь, с чего начать. Но тут один из братьев, осторожно просунув голову между его ногами, утащил карасика, отбежал с ним на другой конец бревна и стал макать украденную добычу в воду, трепать ее, стараясь оторвать кусочек. А обворованный не только не погнался за похитителем, но даже не оглянулся на него. И вор не полакомился украденным, а утопил истерзанную рыбешку в ряске, и снова стало скучно всем троим.

На воде у птенца самая надежная защита от любого нападения сверху — нырнуть и сидеть под водой сколько понадобится. Но далеко не на каждой воде живется камышницам мало-мальски сытно, и часто им приходится кормиться на суше. Убедившись, что вокруг спокойно, родители выводят птенцов на бережок, где вся семья пасется по-куриному, разбредаясь по растрескавшейся грязевой корке, кто куда. Но и в такой обстановке их трудно застичь врасплох. Даже при быстром нападении хищника птенцы стремглав бросаются к ближайшему укрытию, которым может быть комок грязи, обломок ветки, кустик частухи, кучка сырой болотной ветоши или ямка от коровьего копыта. Замерев и прижавшись к маленькой кочке или втиснувшись в реденький кустик травы, птенец будет лежать там, пока не услышит сигнал, что опасность миновала.

У пятидневного птенца в такой ситуации не просто безотказно срабатывает инстинкт самосохранения, но и проявляется какое-то умение добавить к врожденной реакции то, что мы называем сообразительностью. Если потихоньку или резко отодвинуть от затаившегося птенца его случайную защиту, то он или поползет вместе с ней на новое место или стремительно метнется к другому ближайшему укрытию и затаится снова.

Довольно сложно и неоднообразно межсемейное, родительское и детское поведение болотных курочек, которые при случайных встречах с ними кажутся нам робкими и забитыми, неинтересными птицами. Таким много лет было и мое мнение о них, пока я не прожил всего десять дней возле маклокского озерка, где мог беспрепятственно из-за деревьев наблюдать за жизнью двух пар камышниц, ничем им не мешая. У орнитологов не часто бывает так, чтобы за одной удачей следовала другая, но мне в то лето повезло особо: на запущенном прудике в городском парке довелось подсмотреть кое-что у двух других пар и все сложить в один рассказ. 

Черная крачка

Несколько лет подряд не было на наших реках хорошего половодья. То под могучими снегами всю зиму мягкой оставалась земля, и неторопливая весна отдавала ей многомесячный запас влаги. То вместо снега всю зиму шли теплые дожди. То, наоборот, свирепствовали зимние засухи, и по весне через унылые займища тянулись извилистые ледяные дороги: упираясь в берега, лежал едва поднявшийся панцирь рек. Не могли реки хорошо промыть свои русла, и они год от года затягивались. Так было на Дону и Хопре, на Усмани и Битюге. Тогда полая вода стала находить слабинку на луговых поймах и каждую весну все сильнее шла по новому ходу, пока не промывала в нем русло прямее прежнего. Входы и выходы в старые колена затягивались илом и песком, опоясывала их густая щетка тростника и рогоза, зацветала на воде кувшинка, и становились они старицами.

Нравились они уткам, камышницам и чомгам. Лебеди-шипуны иногда примерялись: не загнездиться ли? И жили бы долго богатые рыбой старицы, если бы не великая сушь 1972 года, которая превратила некоторые озера в болота. Тогда даже Дон к августу так отошел от берегов, что по просохшему дну можно было ездить на подводах. На обмелевших старицах ютившийся по уголкам телорез начал с непостижимой быстротой затягивать водное зеркало, выживая с него водоплавающих птиц. И становились живописные прежде озера зелеными лужайками, по которым нельзя было ни ходить, ни плавать, и единственной травой тех лужаек был колючелистый телорез, расцветавший к лету фарфорово-белыми цветочками.

Однако, превратившись в болота, бывшие русла сильных рек не стали гиблыми, безжизненными. Под колючей сплавиной жили такие лини и золотые караси, что в пору их нереста волнами бугрился щетинистый ковер телореза. Весной, пока этот ковер не успевал всплыть, здесь несколько дней паслись утки, лысухи и пролетные гуси, а летом единственными хозяевами становились болотные черные крачки, которые собирались на зыбкой луговине большой колонией, покинув бывшие владения. Телорез прекрасно держал птиц и их гнезда, которые могли подвергнуться здесь нападению только воздушных врагов: подобраться вплавь к ним не было никакой возможности. Но от опасности сверху плотной колонии обороняться легче, чем разрозненным поселениям в несколько гнезд.