На рубеже веков. Дневник ректора

По дороге домой на Ленинском проспекте встретили четыре автобуса с солдатами. Солисты на месте, теперь подтягивают кордебалет.

Я сам очень плох, много кашляю. В Москве холодно, отключили отопление.

13 мая, четверг. «Труд» поместил хронику снятия правительства. В 10.00 Ельцин встретился с Примаковым, а в 12.40 курс рубля понизился на 40 копеек.

Звонил Валя Черных, который прочел мое второе «Избранное». Он полагает, что я один из немногих действующих писателей. Хвалил отчаянно, пересказывать не стану. На организацию своей славы я наконец-то махнул рукой: как будет. Это еще связано и с тем, что я определил свою собственную цену. Она высокая. Тем не менее целая полоса в «НГ» о Маканине меня расстроила. Не расстраивается же он, что обо мне вышла целая монография.

Начался импичмент президента. Я, как и все, понимаю, что ничем все это не кончится. Но ведь наступает время, когда все надо сказать в лицо. Все политические деятели поменялись, и на телевидении уже достаточно снисходительно относятся к Степашину, которого еще вчера ожесточенно ругали. С любым гипотетическим премьером все хотят жить в мире. На экране все время, пританцовывая и семеня ногами, мелькает Черномырдин. Его видение напоминает вставание покойника из гроба. Как и любой покойник, он хочет утащить побольше с собою под землю: сегодня эта черная мырда предложила Думе самораспуститься.

Читал какое-то умное эссе Сережи Терехова и рассказики Харченко и Рустема. Все ребята мне нравятся, но Сережа слишком умен и художественно бесплоден, чтобы не быть раздраженным.

Вечером в институте состоялся концерт Леши Тиматкова. На этот раз он мне показался менее свежим и оригинальным, чем всегда. Публики было много: почти полный зал на заочке, его друзья, родная тусовка, но многое из того, о чем пел Леша, я не понял. Поэзия уже не воспринимается поэзией, а только с аккомпанементом. Какой-то всеобщий балдеж.

Звонил помощник Александра Ивановича Лебедя. Поговорили о служебных институтских делах. Все-таки он наш выпускник, а потом он пожаловался на необъективность прессы по отношению к Александру Ивановичу. Конфликты у него все на той же почве: собираемость налогов в крае увеличилась в три раза. Вот тебе и конфликт с Быковым.

14 мая, пятница. Утром был аспирантский экзамен по литературе. Я слушал современную часть, т. е. сидел за столом с Ковским, Смирновым, Корнеенко и Чудаковой. Литературный институт, к сожалению, есть литературный институт, все расплывчато и аморфно… Расстроили не столько низкие знания, но отсутствие продвижения вперед и нежелание особенно рыться в истории литературы. Все нацелены только на диссертацию. Алеша Иванов, с трудом вспомнив «Разгром» Фадеева, с заносчивостью назвал его средней литературой и, как бы подыгрывая неким заинтересованным лицам, сказал, что больше его никогда не будет читать. Ну, так я никогда не стану больше читать его, Алешу. В его повести «Зеленый лимон» хорошо было только начало, а так литература ниже среднего. Это, кажется, его застукала Надежда Васильевна после защиты диплома с… Ладно, даже в дневнике не стану порочить чужую репутацию. Бесспорно продвинулся только Валера Оссинский, я бы даже сказал, что продвинулся крепко. А я-то его всегда на семинаре упрекал в невежестве. После экзамена я сказал Валере: «Ты хотел мне доказать? Ты мне доказал». В деле приема экзаменов мы с Чудаковой на одной линии: не болтовня, а знание — как минимум, текстов. Чувствуется определенная литературная расплывчатость знаний наших студентов.

Для «Труда»: