На рубеже

После ужина я постучал к ней, теребя книгу Шелленберга. Маша не спала и, казалось, обрадовалась мне. Я устроился на полу, привалившись спиной к кровати и начал читать, не слыша себя. Я потерял счет времени и не ощущал ничьего присутствия. Машино дыханье было неслышным, она не ворочалась на кровати, не шмыгала носом, не кашляла, не вздыхала, ничего не комментировала. В какой-то момент я испугался, что уже случилось то, чего я так боюсь. Но нет, она просто заснула. Никогда не был выразительным чтецом. Посидев какое-то время и поколебавшись пару секунд, я придвинулся к прикроватной тумбочке и вытянул верхний ящик. На тумбочке не было никаких пузырьков, я заинтересовался, не наврала ли она и про лекарства. В ящике только один – без наклеек и надписей да плоская коробка, задвинутая так далеко, что я не решился шуршать, выдвигая ее. В нижнем ящике – молитвослов и плеер с наушниками. Да уж. «Все расписано» – это об одном пузырьке и коробке? Что бы там ни было, не похоже на картины из «Сладкого ноября» или страницы «Ракового корпуса». Я оглядел комнату в поисках сотового, но не увидел ничего похожего. Нет, это жестоко, ужасно жестоко. Просто так уйти в никуда, обрезав все пути, хоронить себя заживо…

Я тихо встал и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв дверь. Вернувшись к себе, перелопатил оставшиеся дневники, пытаясь найти намек на домашний адрес, номер телефона или хотя бы имена родителей, но тщетно. Тогда я вспомнил о диске. Сердце слегка зашлось – вдруг там что-нибудь обнаружу? Я включил ноутбук и стал с нетерпением ждать, пока он очнется. Диск темно-сиреневый, черным маркером и Машиным почерком на нем написано: it’s my life2. Открыв его, я увидел четыре папки: «Голоса», «Наука», «Творчество», «Фотки». Начал просмотр с фоток. «Где нас больше нет», «Друзья», «Универ», «Хренология», «Я». В первой были фотки с концертов десятилетней давности – ужасного качества, видимо, отсканированные. В папке «Друзья» – еще двенадцать папок, для каждого друга отдельно. По дневникам и вклеенным в тетради фоткам я уже знал в лицо Влада, Егора, Катю и Настю, но тут появились и те, которых я лишь смутно представлял, и даже такие, упоминаний о которых до сих пор не встречал. Где же они теперь? Я внимательно рассматривал фотки, пытался запомнить лица – это несложно, ребята оказались яркими. В папке «Универ» всего пять фотографий, причем Маши ни на одной из них не было, если не считать сканированной копии студенческого билета. Оттуда я и узнал ее ФИО. Жаль, что адреса на студаке не пишут. В «Хренологии» были папки с эпизодическими фотками с 2002го до 2006го. Зато я узнал, как выглядят Машины родители и какой была она сама с длинными блестящими волосами, прекрасным цветом лица и открытой улыбкой. Я едва узнал ее. На маленьком черно-белом снимке в студенческом билете у Маши суровый взгляд и челка. В дневнике была пара карточек, но либо отдаленных, либо нечетких.

Пока я смотрел папку «Я», меня преследовали мысли: а об этом я читал, а вот здесь я бывал. Надо же! Сколько раз мы, должно быть, пересекались в этом городе и не обращали внимания друг на друга! Как смешно и нелепо все в этой жизни! А что изменилось бы, если бы мы познакомились раньше? Это бы ее не спасло. Ничего и не изменилось бы, только я никогда не прочел бы всего этого, не смотрел бы сейчас этих фотографий, как не читают и не смотрят ее друзья. А едва знакомый человек запустил руки по локоть в ее жизнь и, вероятно, увидит ее смерть… нелепо и смешно, правда? Еще смешнее, что человек этот никогда не отличался привычкой заглядывать в замочную скважину и лезть в чужую душу. Не каждая жизнь вызывала интерес, только и всего.

Самое интересное и, по моим предположениям, объемное – в папке под названием «Творч» – я оставил напоследок. Название не удивило: Маша многое так подписывала – «е-мое», «смерть от скромности», «ну и ну!», «блин горелый» и т.п. Здесь было еще пять папок: «Коллажи», «Мобила», «Рисунки», «Творчество друзей» и «Письмена». В последней я и нашел ее дневник за прошлый год. Несмотря на его обширность, он показался изрядно покоцанным. Почему-то я подумал, что Маша вырезала упоминания о своей болезни, которая, вероятно, именно тогда и дала о себе знать. Но я о ней ни слова не прочел. Определенно, в начале года никаких предпосылок быть не могло, все более чем оптимистично:

«16 января.