На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Мария по-прежнему чувствовала возмущение. А теперь к этому прибавилось и чувство полного бессилия. Она никак не могла помешать тому, что совершалось. Никак. И как же до этого дошло? Ей казалось, что её дом — чуть ли не последний островок спокойствия и безопасности среди бурного моря, затопившего Город. Но теперь оказалось, что эта безопасность была мнимая. И вовсе не потому, что сюда ближе к рассвету могли прийти турки. А потому, что люди, на которых Мария полагалась, предали её.

В других комнатах было то же самое: слуги собирали всё ценное, что можно легко унести. Вот в мешке скрываются дорогие вышитые скатерти из того же шкафа в обеденной зале, ценные книги из шкафов в кабинете Луки, домашняя икона в золотом окладе и венецианское зеркало из комнаты самой Марии. И это только те вещи, чьё исчезновение Мария видела своими глазами, бросаясь то в одну комнату, то в другую.

— Почему вы это делаете? Почему? — спрашивала она.

— Всё равно же туркам достанется, — отвечали ей.

— А если мне придётся отказаться от моей затеи в самом начале и вернуться? — спрашивала Мария. — Куда я вернусь? В разорённый дом?

— Если вернётесь, тогда всё вернём, — отвечали ей, но говорили как с безумной. Почти так же, как и с утра, когда она уговаривала слуг сопровождать её на Большой ипподром и далее. Но если раньше в речах всё-таки чувствовалось почтение, то теперь его не осталось.

— Но почему же вы решились именно теперь? — спрашивала Мария. — Ещё утром вы вели себя как честные слуги. А вечером так радостно встречали меня. Вы лицемерили?

Один из челядинцев ответил:

— Мы ещё надеялись, что вы успокоитесь и образумитесь. Надеялись, пока в доме хоть один разумный господин оставался — господин Тодорис. Но теперь и он будто с ума сошёл, раз помогает вам. Значит, нам больше надеяться не на кого — только на себя.

Самым ужасным казалось то, что в разграблении дома участвовали все. И даже слуги и служанки, которые казались заслуживающими особого доверия.

«К кому же мне теперь обратиться?» — думала Мария. С этой мыслью она пошла искать Тодориса и нашла его в конюшне, облачённого в доспех. В денниках стояли посёдланные лошади — все три, которые остались. Те, на которых ездили Лука, Леонтий, Михаил и челядинцы, потерялись ещё тогда, когда Город захватили турки. Муж с сыновьями и остальные уехали на этих лошадях на последнюю битву, а вернулись уже пешими… Михаила принесли мёртвым в ковре.

— Госпожа Мария, вот на этой лошади поедете вы, — сказал Тодорис, указывая на ту, которую обычно запрягали в повозку. — Эва сказала, что эта лошадь тягловая, но быть под седлом её тоже когда-то учили. Лошадь наименее резвая, но зато самая спокойная.

Мария почти не слушала. Её раздирали сомнения. Как же она поедет, если ей некому поручить похороны мужа и сыновей? Она не может бросить их тела в доме, потому что это означает, что Лука, Леонтий и Михаил в итоге окажутся зарыты в общей могиле или, что ещё хуже, сожжены. И конечно, без всякого отпевания.

Мария уже собралась поделиться своими сомнениями с Тодорисом, когда вперёд выступила Эва, находившаяся рядом с ним.

— Простите, госпожа Мария, но я больше не могу держать это у себя, — сказала она. — Возьмите.

Служанка уже привыкла, что хозяйка старается её не замечать. Мария, даже когда вручала ей деньги, рассчитывая слуг, смотрела в сторону. Очевидно, поэтому Эва решила проявить настойчивость, которую слуги не проявляют. Взяла госпожу за руку и быстро вложила в ладонь то, что хотела отдать.

Мария невольно посмотрела, что ей дали. Это было обручальное кольцо, которое она сняла утром и оставила на столе в комнате Тодориса. Мария уже забыла об этой вещи и вспомнила бы очень нескоро, хоть и дорожила ею. Слишком много всего случилось за минувший день, чтобы помнить ещё и об этом.

Эва могла бы преспокойно оставить кольцо себе, поэтому Мария удивилась, но по-прежнему не могла забыть то, что с Эвой связано: «Именно с ней Тодорис позорит мою дочь».

— А ты почему здесь? — спросила её Мария. — Не хочешь унести что-нибудь ценное, пока можешь? А то всё разберут без тебя.

— Мне в этом доме ничего не нужно, — показала головой служанка.

— Почему?