На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Немного подумав, Шехабеддин велел, чтобы ход закрыли и придвинули к дверце тяжёлые бочки с вином, как это было изначально, чтобы никто посторонний не проник в новое жилище Мехмеда.

Теперь оставалось только проверить, как идут дела у поваров на дворцовой кухне, и проверить, что происходит на первом этаже и во дворе, где следовало разместиться охране повелителя, а когда и это было проверено, Шехабеддин поднялся на оборонительную стену, примыкавшую к дворцу.

Посмотрев на турецкий лагерь, под лучами заходящего солнца казавшийся большим тёмным муравейником, евнух взобрался ещё выше — на башню, над которой прежде реяли флаги франков и румов. Уже совсем скоро, когда Мехмед прибудет во дворец, над этой башней должно было взвиться белое знамя султана.

Евнух смотрел в сторону залива, особенно хорошо видного именно с башни. Словно напоминание о недавней битве, водную гладь пересекала чёрная лента плавучего моста, тянувшегося с противоположного берега к городу. На противоположном берегу, справа возвышался франкский городок Галата, тоже чёрный. И даже маяк на высокой башне с острой крышей не горел. В городе наверняка уже получили распоряжение Мехмеда — разобрать крепостные стены, а иначе Галату ждала участь столицы румов, павшей под огнём турецких пушек.

Рядом с городком франков находился лагерь Заганоса, но сейчас и там почти не было огней, потому что не было людей. Все теперь находились на этом берегу, охотились за добычей и набирали, кто сколько мог, а сам Заганос, конечно же, сопровождал Мехмеда в поездке по захваченной столице румов.

Шехабеддин вдруг подумал: «А что если повелитель уже объявил, что теперь великим визиром будет Заганос, а не Халил?» Евнух очень не хотел бы пропустить такое важное событие и пожалел, что сейчас находится не в султанской свите. Вот почему теперь он повернулся на восток, в сторону города. Заходящее солнце золотило черепичные крыши, оставляя в тени лабиринт улиц, и всё же самые широкие улицы были ещё видны, а такое большое количество всадников, которое сопровождало Мехмеда, казалось, трудно не заметить. «Когда повелитель приедет, я обязательно спрошу, что же он решил насчёт Заганоса».

Евнух вдруг почувствовал, как сильно устал. Последний год он жил в постоянном напряжении, ведь именно в этот год произошло так много всего, что могло повлиять на исход шахматной партии, длившейся последние двадцать лет. Кажется, даже сердце начало побаливать, но не настолько, чтобы мешать делу. «Когда шахматная партия закончится, летящая звезда должна упасть и тогда наступит отдых», — мысленно произнёс Шехабеддин. Он любил это повторять.

Отчего-то вдруг вспомнился день, который стал началом войны. Нет, не первый день осады, а первый день строительства крепости на берегу пролива — крепости, «перерезающей горло». Ведь именно тогда судьба румов оказалась определена, и судьба Заганоса — тоже. В тот день Мехмед, стоя на берегу пролива, сказал, что четыре главные башни должны быть построены четырьмя его верными слугами. Одну он поручил строить Халилу, другую — Заганосу, третью — Шехабеддину, а четвёртую — сановнику по имени Саруджа, о котором теперь все забыли.

Помнится, Заганос, увидев на чертеже крепости, где должен строить свою башню, оказался немного смущён, и это не укрылось от Шехабеддина.

— Что тебя беспокоит, мой друг? — спросил евнух, когда все вернулись в лагерь султана, устроенный на одном из немногих плоских участков берега — на месте покинутой деревни румов, так что останки разобранных каменных строений виднелись между пёстрыми шатрами турецкой знати.

Заганос позвал евнуха в свой шатёр, велел всем слугам удалиться, а затем подошёл к потухшему мангалу и тростниковой палочкой для письма начертил в пепле упрощённый план крепости.

— Вот здесь пролив, — тихо сказал Заганос. — Возле самого берега находится башня Халила. Вот здесь, тоже возле берега — твоя башня. А моя — вон там, высоко на склоне. И башня Саруджи-паши тоже высоко. Я не понимаю, почему Мехмед велел мне строить башню там. Мехмед сам сказал, что мы должны в строительстве не отставать друг от друга, а кто отстанет, тот проявляет недостаточно усердия. Но ведь строить высоко — это тяжелее, чем внизу. Доставлять материалы туда, наверх, — это добавочная работа, от которой почему-то избавлены ты и Халил. Но не я. Почему? Это знак немилости? Султан хочет мне сказать, что на пути к должности великого визира меня ждут многие препятствия?

Шехабеддин тогда улыбнулся и одной рукой ободряюще приобнял друга: