Мой педагог по вокалу часто повторял: «Самое опасное для голоса — не петь». Если ты в чем-то преуспел, тебе обязательно нужно поддерживать форму. Этот принцип распространяется и на спортсменов, и на музыкантов, на переводчиков и даже политиков. Мы вынуждены постоянно сопротивляться инерции мышц, слов, эмоций. Хороший пианист каждый день напоминает своим пальцам, кто у них хозяин, не дает им расслабиться, потому что очень легко потерять нужный навык и однажды потерпеть неудачу в схватке с инструментом. Как люди верующие, мы тоже нуждаемся в поддержании формы. Если угодно, молитва требует профессионализма, который немыслим без постоянства и принуждения, без следования заданному ритму.
Однако даже если цель поста и молитвы не утеряна, все же следует помнить, что доброте надо учиться и понуждать себя не только к посту и молитве, но и к милосердию, нежности, приветливости. Мы смиряем себя в молитве и ограничиваем в телесных утешениях, чтобы, вырвавшись из пут собственных ощущений, разглядеть рядом с собой живых и уязвимых людей, тоскующих по доброму слову, искренней улыбке или сочувствию. Евангелие, говоря о принуждении, имеет в виду не только молитвенное или постническое принуждение. Гораздо важнее принуждение к доброте, следует заставлять себя быть приветливым, отзывчивым, внимательным и предупредительным, неустанно работать над этим, постараться стать — пусть вас не испугает эта фраза — профессиональным в доброте и этот благородный профессионализм постоянно поддерживать.
Добродетели не приходят даже по молитвенному прошению, над ними следует долго и кропотливо трудиться, и, главное, не бояться этого труда. И потому так странно и отрадно читать у преподобного Макария Египетского, известного молитвенника и постника: «Если кто, не имея молитвы, принуждает себя к одной только молитве, чтобы иметь ему молитвенную благодать, но не принуждает себя к кротости, к смиренномудрию, к любви, к исполнению прочих заповедей Господних, и не заботится, не прилагает труда и усилия преуспеть в них; то, по мере его произволения и свободной воли, согласно с прошением его, дается ему иногда отчасти благодать молитвенная, но по нравам остается он таким же, каким был и прежде. Не имеет он кротости, потому что не взыскал труда и не приуготовил себя соделаться кротким; не имеет смиренномудрия, потому что не просил и не принуждал себя к тому; не имеет любви ко всем, потому что, прося молитвы, о сем не позаботился и не показал усилия»[1]. Вот откуда грусть — оказывается, можно даже молиться крепко и пламенно и оставаться злодеем. Это никуда не годится. Так я стану спортсменом в религии, могу даже выступать в состязании с буддистом — кто кого перемолит и перепостит, — только что же во мне от Христа? Узнает ли Он во мне Своего сына и труженика, если я, увлекшись аскезой, совсем позабыл о доброте и любви к людям?
И тут неожиданно: тогда каков смысл молитвы? Не следует ли нам все свое внимание сосредоточить на коррекции мыслей и поступков, чтобы стать добрыми, — это и будет духовным упражнением?
А вы пробовали не молиться? Попробуйте. Хотя бы для того, чтобы на всю жизнь запомнить, как черствеет, высыхает без молитвы душа и сколько труда потом требуется, чтобы оживить ее. Без молитвы наши усилия о доброте превратятся в дешевый психотренинг, который все же не приведет ни к чему, потому что добро без молитвенного усилия всегда превращается в лицемерие.
А как же пост? Не лишний ли он в таком случае?
Молитвы просит не только душа, но и тело, оно тоже высыхает без молитвенного освящения, но приобщиться молитве тело не может без самоограничения. Нельзя тело оставить без молитвы. Это будет уж совсем жестоко. Такие вещи понятны даже говорящим пирогам. Они в этом толк знают, а потому и прощают нам, маленьким постникам, наше скромное подвижничество.
Благовещение: откровение о Деве