На руках у Бога. О радости быть христианином

Незначительная речь, слабые аргументы, двоящаяся жизнь? Борода «покроет множество прегрешений». Но если бы только в бороде было дело. Не «держу марку», ломаю устои — не из революционной пылкости, не из вредности или строптивого задора, просто — смешно, не могу долго быть серьезным. Много упражнялся — прямая осанка, грудной голос доверительный, цитаты из классиков, «взрослые» брови — дольше минуты не держится, ржу. Чего-то у меня в организме не хватает. Но минута серьезности — уже немало. Если глубоко вдохнуть, можно продолжить со всей солидностью:

«Дорогие братья и сестры! В сегодняшнем евангельском чтении мы слышали, как Господь, посылая своих учеников на проповедь, дал им не просто наставление или совет, но повеление или заповедь учить вере все народы, делиться радостью жизни во Христе со всяким человеком. И мы слишком понимаем, что эта заповедь относилась не только к апостолам, но она в равной степени касается и каждого из нас. Священник, богослов, студент, наставник или руководитель, ученый или простец — все мы ученики Христовы, призванные быть свидетелями истины, и Господь ждет от нас благовестия о спасении, исполнения нашей скромной апостольской миссии. Он повелел каждому своему ученику трудиться в слове в меру его сил, в меру пылкости его христианского сердца: Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь (Мф. 28:19–20)».

Хорошо? Правда, хорошо? А откуда вдруг улыбка? Хотя я и люблю проповедовать, да и как с собой совладать, когда и удержать себя не можешь — хочется о Боге говорить. Но сам слышу — звучит не то, не так, не об этом, слова не те. Недавно поймал себя на мысли, что больше не могу читать православные книжки, слушать лекции и проповеди, церковные передачи и комментарии — и без них не могу, и с ними невозможно. Отчего это вдруг? Ведь от избытка сердца глаголют уста (Лк. 6:45), и кроме повеления Божия есть еще и неудержимая потребность сердца поделиться радостью быть с Богом. Хочется о Боге сказать самое важное, самое сокровенное, искренне и прямодушно, а получаются «глаголы». Помню свой первый опыт проповеди. Впечатлительным подростком взялся рассказывать о Христе ребятам с соседней улицы, и вдруг реплика:

— Санек, слышь? Тут парнишка «глаголами» разговаривает!

Хотел по-человечески, от всего сердца, а получились «глаголы». А временами так бы и закричать во весь голос: «Как хорошо, что я в церкви!» Только — как же это прокричишь, когда такое даже и среди своих не всегда выдохнешь — не поймут, испугаются, заподозрят. И что самое странное, будут правы. Хорошо. А если мой друг возгласит — вот тут же, рядом, в восторге, в молитве — это же восклицание, теми же словами, что же я? Постараюсь удрать. Глаза отведу или улыбнусь виновато. С Богом так хорошо! В церкви так славно! Сердце ликует! Жить хочется! А скажешь об этом — вранье получается, звучит слащаво и ненатурально. Почему так? Разве мы врем? Нет. Ведь сущая правда — Господь любит меня, я люблю Бога, но все как-то слова не те.

Малыш подошел после службы:

— Батюшка, скажи моей маме, чтобы она меня не мучила. Она меня заставляет про Бога разговаривать.

Каково? Сама, что ли, не знает, как это тяжко? Не слышит вранья? А кто сказал, что — вранье? Наоборот — медоносные речи — если о Боге, то — «золотистого меда струя из бутылки текла, так тягуче и долго…». Мед, он и правда — и священный, и золотой, солнце на блюдце, только временами засахаривается, и приходится ломать этот сахар всякий раз, чтобы добраться до золота, до подлинных слов. Вот так же и «разговоры про Бога» — говоришь и оговариваешься, только скажешь — тут же сахар, «глаголы», фальшь.

Не хватает слов, хоть учи наизусть, но храни про себя, потому что — чужое, пусть и верное, и святое, а с моих губ — ложь, подделка, пустословие. Проще не говорить, а спокойно и уважительно поставить свечку. Так честнее, что ли. Крестным ходом пройтись. В купель забраться в мороз. Пойти на Афон, до Иерусалима добраться. Да, Боже мой, просто руку у батюшки поцеловать — с чувством, ухватившись горячо и крепко. Потому и не можем мы без обрядов и церемоний — там меньше вранья. Речь родилась из жеста, простого восхищенного указания на Бога и Его творение, и мы всякий раз возвращаемся к этой простой и правдивой философии жеста, к незатейливому повествованию обряда, к вопросительной интонации церемонии. Когда мед превращается в сахар, пора возвращаться к истокам, вернуть словам их изначальную свежесть, напомнив и себе, и словам — избыток взволнованного сердца требовал жеста, а жест порождал речь.