На сем стою

Крайние взгляды в полной мере сформировались у Карлштадта после того, как он удалился в приход в Орламюнде.. Там к предпринятым ранее выступлениям против икон и церковной музыки он добавил отрицание реального присутствия Божьего в таинстве алтаря. Во всех трех случаях Карлштадт выступал против использования чего бы то ни было материального как средства приобщения к Божественному. Бог есть дух, и Он не может пребывать в хлебе и вине. Христос сказал лишь следующее: "Сие творите в Мое воспоминание". Поскольку хлеб и вино лишь напоминают, не будучи даже символами, не говоря уже о путях, Карлштадт истолковывал слова Христа: "Сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя" в следующем значении: "Сие есть тело Мое, которое будет сломлено. Сие есть кровь Моя, которая будет пролита". Лютер возражал, говоря, что если даже в этом тексте имеется какая-либо возможность для иного толкования, то есть другой текст, гласящий: "Чаша... не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб... не есть ли приобщение Тела Христова" (1 Кор. 10:16). "Это решающий довод, опровергнуть который нет никакой возможности. Если бы пять лет тому назад меня убедили в правоте Карлштадта, я был бы лишь благодарен столь могучему оружию в борьбе против папства, но Писание слишком сильный довод для меня". Можно задаться вопросом, действительно ли Писание так решительно определило его позицию. Роли Лютера и Карлштадта поменялись, когда они перешли от образов к Вечере Господней. Карлштадт буквально понимал слова Моисея: "Не делай себе кумира и никакого изображения", а Лютер - слова Христа: "Сие есть Тело Мое". В сущности, вопрос заключался в том, является ли физическая реальность препятствием для религии. Об авторитете Библии для Карлштадта свидетельствует, главным образом, то, что он не отверг идею Вечери Господней в целом, как это сделали квакеры. Карлштадт не возражал против ритуала, поскольку Христос сказал: "Сие творите в Мое воспоминание".

Подобным же образом он отрицал и крещение во младенчестве. До него об этом же говорили пророки из Цвиккау, а анабаптисты сделали это положение одним из основных в своей секте. Главным аргументом была необходимость иметь взрослый опыт религиозной веры. Помимо этого Карлштадт еще утверждал, что вода как таковая не оказывает никакого воздействия, а может даже быть и средством уничтожения, как то случилось с войском фараона, которое поглотили воды Красного моря. И вновь возникает вопрос о том, отчего же он не отвергал крещение полностью. Карлштадт особо подчеркивал значение субботы, которая предназначена дать человеку отдых от повседневных дел, чтобы он мог иметь время покоя для своего внутреннего развития.

В глазах Лютера самой неприемлемой из крайностей Карлштадта была его попытка утвердить мирских служителей. Лютер провозгласил принцип священства всех верующих. Из этого можно было сделать вывод - а квакеры его претворили в жизнь, - что в профессиональных церковнослужителях нет необходимости вовсе. Карлштадт не зашел так далеко, однако он выражал желание, чтобы служитель никоим образом не выделялся среди своих собратьев. Прихожане должны обращаться к нему не "Heir Doktor" или "Hen' Pfaffer", но "любезный брат" или "брат Андреас". Он отказался от какого бы то ни было отличительного одеяния и носил обыкновенную мирскую серую одежду. Возражал он и против того, чтобы община ему платила, зарабатывая себе на жизнь земледелием.

Лютер ни в коей мере не сочувствовал подобным веяниям. В сущности, он был совершенно равнодушен к таким мелочам, как ученые степени, но проявлял огромный интерес к профессиональному служению. Поэтому он понял, что, увенчайся планы Карлштадта успехом, и результат, конечно же, проявится не в том, что крестьянин будет знать так же много, как проповедник, но что проповедник будет знать не больше крестьянина. Он упрекал Карлштадта, что тот, облачившись в блузу крестьянина, бегло цитирует на еврейском. Что же касается мирской одежды и "брата Андреаса", то Лютеру это представлялось если не бравадой, то неомонашеской попыткой добиться благоволения небес броскими отречениями. Что же до того, чтобы зарабатывать себе на хлеб земледелием, то Лютер и сам желал бы содержать себя физическим трудом, если его отстранят от служения, но уйти добровольно из прихода для того, чтобы пахать, было для него равносильно уклонению от своих обязанностей. "Я и сам отдал бы все, что угодно, чтобы уйти от придирчивых взглядов общины и смотреть в добрые глаза животных".