Волна противоречивых эмоций захлестнула Лизу: невольная радость, причину которой она страшилась себе назвать, предчувствие скорых перемен, страх, что прошлое снова поднимается из пепла. Господи, неужто наказания за прежние грехи недостаточно? Неужто ей вновь грозит преследование, от которого когда-то еле удалось ускользнуть с Немецкой улицы?
Значит, Александр все еще ищет. Значит, именно он тогда пустил по ее следу розыск. Сомнений в том уже не было. И видимо, не поймав ее, люди его отыскали Софью Иогановну даже на самом краю империи.
«…Он не отпустит тебя так просто. И мне не спустит. Не такова натура. Отыщет везде и воздаст за унижение, которому подвергнется, коли уедем. Не будет жизни после… не даст! И жить не даст…» — всплыли в памяти слова кукловода. Какими же пророческими они оказались! А Лиза, ослепленная чувствами, не прислушалась к ним. Выбери она другую дорогу, кто знает, не сумел бы ее отъезд из Заозерного переменить будущность Николеньки?
Волнение заставило Лизу вскочить с козетки и лихорадочно заходить по комнате. Нет! Она не будет думать о прошлом! Не сейчас, когда еще так остра боль, когда так мучительно терзает совесть. Ей казалось, что удалось позабыть обо всем, некогда случившемся в ее жизни. Всего лишь казалось… Стоило только прочесть полузабытое обращение Софьи Иогановны к ней — «meine Mädchen», и воспоминания буквально обрушились на нее, сладкие и горькие одновременно, как дикий мед.
Нет, нельзя думать о том, что было прежде. И нельзя плакать. Не зря ее старая нянька Степанида говаривала о долгих слезах по покойным: «Мокро им на том свете от слез наших, худо, коли мокроту разводим…» И тут же, словно ветерком, донесло до уха Лизы тихий голос брата. «Ne pleure pas. Tout ira bien…» — прошелестел он кружевом штор, а после прошипел угасающим фитилем в расплавленном воске догоревшей свечи.
«Все будет хорошо. Все должно быть хорошо», — убеждала себя Лиза, подойдя к окну и устремляя взгляд в летнее небо, раскинувшееся над Москвой. Иллюзия, что все ее беды и несчастья остались далеко позади, была недолгой. Все снова вернулось на круги своя, сдернув пелену обманной жизни и явив жестокую явь.
Прочь! Прочь из Москвы! Затеряться в просторах деревенских полей и садов, забыть обо всем. Кто отыщет ее в деревне? Никто… Никакие ниточки не приведут в Муратово. Только в монастыре да у графини знали, где она может укрыться. Но и там, и там молчать будут, Лиза не сомневалась в том. Да и как выйдут в розысках на обитель или графский двор? Нет ровным счетом ничего, чтобы связывало монастырь или графиню Щербатскую с канувшей в Лету Елизаветой Вдовиной.
Но следовало соблюдать осторожность. Лиза прекрасно помнила, какой острый ум у графа Дмитриевского. Не его люди, так он сам может додуматься, что монастырь всегда служил прибежищем для беглецов. Кто знает, может, ее уже ищут по женским обителям?
Единственным местом, куда она отважилась наведаться перед отъездом, было небольшое кладбище в селе Рождественском, где покоился ее брат. До сих пор даже думать о том, что под каменной плитой лежит его тело, было горько и больно. Разум, словно защищаясь, по-прежнему отказывался признавать Николеньку мертвым, оттого казалось, что лежит здесь вовсе не он, и навещает Лиза совсем чужую могилу. Отрицание его смерти было бальзамом для истерзанного виной сердца. Лиза до сих пор думала о Николеньке, как о живом, вспоминая легкую грустинку в его глазах в минуты разлуки, когда по окончании каникул он уезжал на учебу. «Ne pleure pas. Tout ira bien…» — все крутилось и крутилось у Лизы в голове на обратном пути в Хохловский переулок.
В доме уже вовсю готовились к завтрашнему отъезду. Грузили телеги со всем хозяйским скарбом — Дуловы решили совсем оставить городскую квартиру, чтобы сократить расходы.