На сердце без тебя метель...

Его личное касалось только его самого. Доктор прав — подвергать опасности других никак не должно. Следовало позаботиться о своих людях, потому ехать в имение было опасно. Оставался один выход, и Александр твердо намеревался его использовать.

Он не отпустит Лизу. Ни за что. Не теперь, когда она была так близко и так беспомощна. «И ежели суждено ей перенести все это, я буду рядом», — размышлял Александр, безмерно удивляясь собственной решимости. Когда была больна Нинель, он старался отстраниться от ее болезни, возвращаясь только, когда она шла на поправку. Видеть Oiselet^[361] больной и слабой для него было сущей мукой. Потому Александр даже не успел проститься с женой: когда Нинель умерла, он находился в отъезде…

В этот же раз даже на миг упустить Лизу из вида было для него немыслимо. Почему-то казалось, случись такое, и она растворится, растает, вновь ускользнет из его жизни.

Везти Лизу в основной дом Дмитриевский не решился, понимая всю тяжесть последствий. Он готов был нести ответственность только за свою жизнь, потому отпустил людей еще при подъезде к Заозерному, приказав, чтобы проветрили парковый флигель. Именно в нем он планировал держать Лизу вплоть до ее выздоровления.

У флигеля Александра встретил его верный камердинер. Платон в одиночестве сидел на ступенях крыльца, задумчиво покусывая травинку. При приближении телеги и сопровождавшего ее хозяина, старик поднялся на ноги и быстро шагнул вперед, чтобы взять под уздцы коня. Александр спешился. По сдвинутым у переносицы кустистым бровям Платона он без труда прочитал недовольство старого слуги.

— Ты один? — удивленно спросил Дмитриевский, взглянув на флигель с распахнутыми окнами.

— Да Алексашка-болтун, — Платон в раздражении махнул рукой. — Он не только наказ передал, но и всей дворне разболтал, что ваше сиятельство заразу везет. Люди боятся. Дозвольте мне остаться за барышней ходить.

— Мне бы лучше девку в помощь, — Александр уже хотел было двинуться к телеге, где лежала Лиза, но был остановлен Платном за рукав сюртука. Жест камердинера заставил Александра в удивлении остановиться — никогда прежде старый слуга не позволял себе такой вольности.

— Я сам буду ходить за ней, не смотрите, что стар. Распорядитесь девку прислать в подмогу. Не надобно вам самолично, коли это синемордая, как Алексашка болтал. Сколько выкосила ента дрянь среди нашего брата в походе на турков с батюшкой фельдмаршалом Михал Ларионычем! Не надобно вам к мору тому лезть, не гневите Бога…

— Ты видел прежде эту болезнь?

— Не шибко уверен, что та самая дрянь, но… При заразе ентой лицо аки у покойника какого становится. Синеет прям. Корчи бывают. А еще… э-э-э… постоянно худо — кишки наружу так и просятся…

— Фройлян есть дурно! — позвал Александра от телеги доктор. — Время терять нельзя! Надо вода. Много вода! Надо кровь пускать. Время уходить — мы терять.

Они действительно теряли время. Дмитриевский не стал более медлить — обошел Платона и легко подхватил Лизу с сена, а потом отнес в дом и уложил на постель, которую успели переменить к их приезду. Показалось ли ему после рассказа старого слуги, или черты ее и впрямь заострились, выдавая болезнь? Однако лицо ее по-прежнему покрывала бледность, никакой синюшности, и Александр отогнал от себя худые мысли.

Из окна он наблюдал, как тревожно поглядывают на дом дворовые, что привезли к флигелю бочку с водой после того, как доктор потребовал для пациентки холодную ванну. Глядя на их растерянные лица с высоты второго этажа, он убеждал себя, что не совершил ошибки, привезя больную холерой в имение.

Александр чувствовал ответственность за своих крепостных. Так воспитал его отец: «Они, как дети. Относись к ним так же. Заботься о них, покрывай их нужды, наказывай в случае провинности. Но всегда помни — они, как дети, всегда слабее тебя…»

Он запретил входить прислуге во флигель, все необходимое оставляли в паре десятков шагов от крыльца. Выносить что-либо из дома запрещалось, как и иметь дело с теми, кто находился внутри: с барином, Платоном и одной из дворовых девок — Меланьей, коей по жребию выпало идти в помощь барышне. Перепуганная Мелаша с трудом сдерживала рыдания, но надо отдать ей должное — от работы не отлынивала, старательно выполняя все приказания.

По просьбе доктора наполнили холодной водой ванну, куда и окунули Лизу после того, как Мелаша сняла с нее грязную, дурно пахнущую одежду. Причем воду пришлось носить из бочки всем: и немцу, и Платону, и даже Александру. Оказавшись в ледяной воде, Лиза впервые пришла в себя, распахнув глаза так широко, что Александр, по-прежнему державший ее на руках, без труда разглядел в них ужас.

— Зябко… — прохрипела она, хватаясь за мокрые рукава его рубахи, с удивительной для больной силой вцепилась в крепкие предплечья. — Вороны… заклюют… морозно…

— Не слушать! — резко приказал доктор, заметив сомнения Александра. — Внутри жар. Снаружи холод, а внутри жар. В вода ее! В вода!