На сердце без тебя метель...

Сколько времени миновало с момента, как Александр решился ехать? В горячке нетерпения казалось, что он приказал седлать лошадей еще утром. Конюхи почему-то ползали по конюшне, словно сонные мухи, вызывая в нем глухое раздражение. Вся его сущность стремилась прочь из имения, скорее туда, где отец Феодор видел Лизу, а злость на неповоротливость слуг требовала немедленного выплеска эмоций. Пришлось даже выйти из конюшен во двор от соблазна подогнать конюхов силой. Там и дождался, когда ему вывели коня. А вот людей своих дожидаться не стал: одним махом взлетел в седло и сорвался с места в галоп.

И после, когда гнал коня в соседние земли, не думая о рытвинах на размытой после вчерашней грозы дороге, он даже не вспомнил, что едет в одиночестве. Только когда копыта жеребца чуть скользнули по грязи, и тот едва удержался на ногах, голова Александра вдруг прояснилась — ушел морок, в который вогнали его слова из записки, остыл огонь в груди, гнавший вперед.

— Merde! — в который раз за сегодняшний день выругался Александр и резко натянул поводья, чтобы дождаться своих людей, показавшихся мелкими точками на краю луга. И пока ждал — запрокинул голову к солнцу, в попытке отвлечься от неугодных мыслей. Только они никуда не уходили. Особенно теперь, когда Александр понимал, что Лиза не в Москве, не за стенами обители, что до нее менее десятка верст.

Она была так близко, и он вдруг отчетливо понял, что все то, что терзало его на протяжении года с лишком, испаряется утренней дымкой. Отступает куда-то в сторону, уступая место чувствам, которые не спрячешь, не прикроешь самообманом или злостью. Они были подобны ярким ленточкам, что трепетали на сплетенных деревьях на краю луга.

«Symbole de la amour. По крайней мере, деревенские верят в это. Видите лоскуты и ленты? Считают, коли повяжешь их, затянув потуже, любовь будет счастливой. И продлится вечно…» — пришли на ум Александру собственные слова, сказанные когда-то давно. Только теперь он понимал, почему повез туда Лизу. Ему хотелось увидеть ее глаза, когда ее взору предстанут эти деревья, навеки сплетенные стволами. Сильный дуб и хрупкая береза…

И он невольно прислушался к собственному сердцу, что после прочтения записки отца Феодора даже забилось иначе — сильнее, настойчивее, отдаваясь странным головокружением от пульсации в висках. Так непривычно было ощущать жар в крови, будоражащий с головы до ног. Острые и такие горячие чувства будто гнали его вперед. И он был готов поклясться, что в таком состоянии мог бы даже поддаться безумию и забраться на тот дуб, чтобы повязать лоскут на одну из веток.

Найти в деревне нужный дом не составило особого труда. Гул людских голосов доносился издалека. На него и поскакал небольшой отряд Александра — не галопом, тихим шагом, чтобы оценить обстановку. Внушительная толпа крестьян — а во дворе перед невысокой избой из потемневшего дерева собрались не менее полусотни баб и мужиков — весьма удивила Александра. День стоял сухой, на небе ни облачка, и крестьянам полагалось находиться на полевых работах. Но что-то заставило их оставить поле и явиться сюда, на этот двор. Некоторые даже вооружились лезвиями горбуш^[357], как он заметил через невысокий забор. Люди, явно взбудораженные, разом кричали на отца Феодора, что стоял на крыльце избы и безуспешно пытался перекричать толпу. Иерей первым заметил Александра, который чуть оттолкнув с пути любопытных баб, замерших в воротах, медленно въехал во двор.

Тотчас воцарилась тишина. Пока Александр продвигался к крыльцу меж расступавшимися крестьянами, каждый нерв в его теле был напряжен — люди его остались за воротами, места во дворе для них уже не нашлось. И случись что, он останется лицом к лицу с этими разозленными мужиками.

Чтобы не обнаружить своих мыслей и не дать хотя бы малейшую слабину, Александр молча уставился на ближайшего к нему крестьянина, взглядом вынуждая того стащить с головы шапку. Никто даже не подумал выразить почтение при появлении барина, что послужило для Дмитриевского знаком: нужно сломить этих людей, показать немедля собственное превосходство, которое вдруг забылось перед животным страхом заразы. И ему удалось. После короткого промедления мужик стянул шапку и хмуро склонил голову. Его примеру, пусть и неохотно, последовали и остальные.

— Староста кто? — коротко бросил Александр, положив ладонь на рукоять пистолета в седельной суме: на крыльце он разглядел собственного бурмистра, зажимающего рукой рану на голове, через пальцы его сочилась кровь.

— Кто староста здесь? — Александру пришлось повысить голос в напряженной тишине.

Крестьяне переглядывались, но отвечать не спешили. Тогда с крыльца шагнул отец Феодор:

— В доме староста, ваше сиятельство. Но он не будет вам помощником…

Сердце настойчиво звало Александра спешиться и наконец-то вбежать по ступеням в избу, чтобы собственными глазами увидать Лизу. Но разум удерживал на месте.