На сердце без тебя метель...

На счастье Александра, Борис все еще был на квартире, хотя и занимался сборами, судя по паре распахнутых дорожных сундуков в небольшой гостиной. Он весьма удивился визиту Дмитриевского, но о причинах приезда в Москву не спросил. Только поинтересовался, не голоден ли тот, и, получив утвердительный ответ, послал своего камердинера в ближайший трактир за холодным ужином и вином.

— Пусть лучше водки возьмет, — с усмешкой посоветовал Александр, стягивая перчатки. — И пошли одного из моих молодцов. Твой Архип старше летами, негоже его гонять по вечерней прохладе.

Только когда лакеи, спешно сервировав принесенный ужин, удалились из гостиной и приятели остались одни, Борис накинулся на Дмитриевского:

— Решительным образом ты сошел с ума! Какого черта ты здесь делаешь? Особенно нынче, когда столько толков о предстоящем визите государя. Вся Москва на ушах стоит. И тут ты — собственной персоной…

— Да будет о том! Ты мне лучше скажи, есть ли у тебя знакомцы в епархии местной? Необходимо кое-какие сведения получить, — перебил его Александр.

Слуг они отпустили, потому и служили себе сами. Дмитриевский сам разливал водку по рюмкам, пока Борис раскладывал в тарелки холодное мясо и сыр. Раньше Головнин всенепременно бы пошутил, мол, не собрался ли Александр отмаливать свои грехи или что-нибудь в этом духе. Ныне же только внимательно посмотрел, будто пытаясь проникнуть в мысли друга и понять причину его просьбы.

— Знакомцев нет, но можно поискать, ежели надобно. Только…

— Только — что? — поднял рюмку Александр.

Немного помедлив, за свою взялся и Борис.

— Я бы рад тебе помочь. Но… через несколько дней уезжаю, наконец, в Херсон. И так порядком задержался с передачей дел. Я же писал тебе о том в письме, что отправил с рекомендациями господина Маркевича. Ты ведь помнишь, что он отныне твой новый управитель?

Александр письма не читал. Тогда его больше интересовала осада Лиди Зубовой. Теперь же ему стало стыдно за то, с каким пренебрежением он отнесся к письму от Бориса. И даже водка застряла где-то в горле, когда он опрокинул в себя рюмку.

— Быть может, господин Маркевич имеет такие связи. Я напишу ему. Что за дело? — спросил Головнин, когда Дмитриевский откашлялся после выпитого.

— Пустое, — отмахнулся Александр. Он вспомнил о том, что Борис оставлял должность из-за болезни матери, и потому перевел разговор на другое. Никуда не денется от него ни обитель московская, ни игуменья. — Как твоя maman? Как ее здравие? Что говорят доктора?

И с каждым словом Бориса на душе почему-то становилось все хуже и хуже. Даже хмель не заглушал этого гадкого чувства. Мать Головнина в январе разбил удар, после чего у нее была обездвижена правая сторона. Доктора, как один, твердили, что при должном уходе мадам сможет прожить еще год, не более.

И почему-то в этот момент Александру вдруг вспомнилась тетушка с ее смешными кудряшками и кружевными митенками. Сжалось горло от понимания, что она старше годами матери Бориса, и что с ней тоже в любой момент может случиться беда.

— Василь давеча писал ко мне с просьбой о заступничестве перед тобой, — проговорил Головнин, отвлекая Александра от тягостных мыслей. — Теперь, когда с турками мир, он хочет морем выехать за границу. Жаловался, что ты не даешь своего согласия.

— Он в совершеннолетии, волен делать, что пожелает, — Александр лениво откинулся на спинку стула. — Но денег ему не дам. Не люблю, когда договоренности нарушают. На Рождество он так и не явился в Заозерное. И ни словечка тетушке не отписал. Лучше вот что… Не помнишь ли ты ту историю с Парамоновым?

— Отчего ты вдруг заговорил о ней? — удивился Борис.

Александр ответил не сразу, сам не понимая, почему вспомнил о том давнем случае: от безрассудного поступка девицы Парамоновой до дуэли с ее братом. Он бы, верно, мог понести более суровое наказание за поединок, если бы не восстание на Сенатской. Но невольное участие в попытке свержения государя затмило его остальные грехи.

— Где она ныне? Девица Парамонова? — сорвалось с языка.

Борис как-то неохотно, словно не желая разбередить старые раны, рассказал, что старшие Парамоновы умерли один за другим, не вынеся позора дочери и потери сына, а сама девица приняла постриг в небольшой обители Калужской губернии.

— Я мог бы все исправить. Тогда. Ежели бы захотел, — отрывисто произнес Александр. — Я мог бы заплатить кому-нибудь из офицеров… Она могла бы ныне быть женой. Не монашкой. Все могло бы быть иначе. Понимаю, что это не умалило бы моей вины. Но… быть может…