На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики

— Ну, Николай-бек, спасибо вам, — с искренним чувством сказал Спиридов, крепко пожимая руку Николай-бека, — большое, большое спасибо.

— Не на чем, — скромно отвечал тот, — моя заслуга невелика, всякий кунак из горцев сделал бы то же. Я рад, что нам все так хорошо удалось. Ну, прощайте, увидимся ли когда-нибудь?

— Неизвестно. Ведь вы скоро в Турцию уедете?

— Да, думаю.

— Поезжайте. Мне было бы, признаться, очень тяжело опять увидеть вас в рядах наших врагов.

— Ну, этого, бог даст, не будет, я решил не сражаться против русских.

— Тогда вам тем паче надо скорее уезжать, иначе вы рискуете навлечь на себя вражду Шамиля.

— А плевать я хочу на него! — сердито воскликнул Николай-бек. — Не очень-то он мне страшен…

— Ну, однако, не скажите, Шамиль может быть для вас очень опасным. Не понимаю, чего вам тянуть время, поезжайте скорей в Турцию, от души советую. Ведь вас здесь ничто не держит.

— То-то и дело, что держит, — вполголоса проговорил Николай-бек, не глядя в глаза Спиридову.

— Держит? — удивился тот. — Что же это такое?

— Сказать?

— Скажите, конечно.

Николай-бек замялся, очевидно, не решаясь высказаться. По лицу его скользнуло неопределенное выражение, он нахмурился и, наклонясь с седла, тихо произнес:

— Камень под Ашильтами, вот что меня держит.

Спиридов понял, про какой камень намекал Николай-бек. Камень, под которым была схоронена Дуня. Он слышал еще раньше от Николай-бека о его посещении этого камня, и еще тогда был немного удивлен подобной сентиментальностью со стороны такого человека, каким являлся Николай-бек, совершивший на своем веку немало жестоких и свирепых подвигов.

«Да, человеческая душа удивительный инструмент, — подумал Спиридов, — и едва ли найдется мудрец, который бы вполне разгадал ее».

С минуту длилось тяжелое молчание.

Спиридов и Николай-бек задумчиво глядели друг на друга, как бы ища слов для выражения того, что накопилось на душе у каждого из них, искали и не нашли.

— Ну, однако, прощайте, вам пора, — первый очнулся Николай-бек. — Прощайте, Зинаида Аркадьевна, — повернулся он к Зине, — не поминайте лихом.

— За что же? Напротив, я вам многим обязана; благодарю вас от всего сердца, — возразила Зина, протягивая руку. — Прощайте, желаю вам всего лучшего.

— Пожелайте смерти мне: это лучшее, что можно мне пожелать теперь, — усмехнулся Николай-бек и, повернув коня к стоявшему немного в стороне Маммеду, веселым тоном крикнул ему по-чеченски: — Прощай, кунак, будь здоров!

— И ты также, — отвечал Маммед, — да хранят тебя великие пророки Магомет и Исса[16].

Все время, пока Спиридов, Зина и ехавший впереди всех Маммед переправлялись на ту сторону, Николай-бек оставался на берегу.

Выпрямившись на седле, он пристально и задумчиво глядел на виднеющуюся вдали крепость, и грустное облако бродило по его лицу. Наконец он глубоко вздохнул, повернул коня и, потупив голову, медленно поехал прочь, обратно в горы, угрюмо смотревшие на него своими каменными, немыми очами.

Никогда в жизни еще не было на душе Николай-бека так пусто и печально, как в эту минуту.

Конь точно разделял состояние духа своего всадника и шел, понурив голову, неторопливым, но скорым шагом.

Когда, отъехав от берега с полверсты, Спиридов оглянулся, Николай-бека на его месте не было. Его высокая косматая папаха на мгновенье мелькнула за поворотом тропинки и исчезла.

— Хороший человек, — неожиданно произнес Маммед, — очень хороший, только скоро помирать будет.

— Ты откуда знаешь? — изумился Спиридов.

— Глазам видать. Когда человек надо помирать, у него глазам такой бывает — особый глазам. У Николай-бека такой глазам, Николай-бек скоро помирать, — с непоколебимой уверенностью подтвердил Маммед.

Спиридов усмехнулся.

— Ишь ты, пророк какой, — проворчал он и пустил лошадей рысью.

Через несколько минут все трое уже въезжали в ворота крепости Угрюмой.

Зина облегченно вздохнула.

Теперь её младенец мог плакать и кричать сколько ему угодно.

VII

Колосов прибыл в город почти одновременно с возвращением генерала Фези из Кубанского похода, завершившего временное покорение мятежных племен. Впрочем, на этот раз успех главным образом достигнут был не русскими войсками, которые, будучи заняты разгромом шамилевских полчищ, не могли вовремя прибыть к осажденному городу Кубу, а ширванской конной милицией, посланной в числе десяти сотен выручать кубинский гарнизон, едва-едва державшийся. Вступив в Кубанскую область, ширванцы принялись грабить, не отличая мирных от немирных, жечь аулы и захватывать имущество. Весть о их грозном нашествии очень скоро достигла до скопищ, осаждавших Кубу, которые, не теряя минуты, поспешили снять осаду[17] и устремились на спасение своего имущества и семейств от алчности милиционеров.

С усмирением Кубанской области военные действия прекратились. Разбитый в нескольких сражениях, потерявший лучших своих мюридов, Шамиль ушел в глубь страны и совершенно затих. Очевидно, он желал, чтобы русские на время забыли о его существовании, и это до некоторой степени удалось ему.