На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики

— Чего лучше. Одначе, братцы, отходи-ка малость подале. Ишь, как он серчает. Глазы-то все равно что уголья.

— Злобная скотина. Глядись-ка, татарва едва держит.

Действительно, свирепое животное, сделавшись предметом внимания такого количества людей, постепенно приходило все в большую ярость. Бык нетерпеливо тряс головой, топтался на месте, бил землю то правой, то левой ногой и неистово хлестал себя по бедрам твёрдым, как стальная плеть, хвостом. Раза два бык пробовал потянуться вперед, но сильные и рослые горцы, по двое с каждой стороны, крепко держали его за арканы и не давали ему двинуться с места.

— Не правда ли, очень красив? — обратился к Колосову один из офицеров, стоявших тут же. — Надо сказать нашему капитану, чтобы он не приказывал его резать. Как вы думаете? Ведь жаль такого красавца на мясо. Не правда ли?

— Разумеется, жаль, — согласился Колосов, но согласился больше в угоду товарищу; лично его будущая судьба бычка интересовала очень мало, красота животного на Колосова не производила ни малейшего впечатления.

Невольно ему вспомнилась убитая вчера красавица-чеченка.

— Красавца-бычка жалеем и хотим сохранить, а красавицу-женщину убили, и убили зря, даже не «на мясо», — горько сыронизировал он, отходя обратно к палатке. Он шел, не торопясь и не оглядываясь. Вдруг за его спиной раздались громкие испуганные голоса. Странная картина представилась его глазам.

Державшие бычка чеченцы барахтались на земле, а стоявшие за минуту перед тем тесным кружком солдаты в паническом страхе разбегались во все стороны. Что же касается быка, то тот в припадке самой необузданной ярости дикими скачками мчался по полю, опрокидывая всех на своем пути. Последнее, что успел заметить Колосов, это было лицо старого чеченца, своего вчерашнего врага. Старик стоял в стороне и с ехидной насмешкой поглядывал на разбегавшихся перед разъяренным животным растерявшихся от неожиданности солдат. Тех самых, которые вчера разгромили его аул, а сегодня бежали от глупого животного.

Уловив презрительную улыбку, кривившую губы старого фанатика, Колосов почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Не помня себя, он выхватил свою шашку, клинком которой он по справедливости гордился, и бросился навстречу разъяренному животному. Бык бежал на него, пригнув к самой земле запененную морду и грозно выставив вперед рога. Колосов поднял шашку и ждал. Несколько тяжелых скачков — и страшный затылок уже почти касается ног Ивана Макаровича, еще один миг — и острые, прямо поставленные рога неминуемо должны впиться в его тело; но в это мгновенье Колосов сделал широкий шаг влево и с силой опустил руку. Тяжелый, острый, как бритва, клинок, настоящая Гирда, с легким свистом рассек воздух и глубоко впился в жирный, наклоненный загривок быка. Бык глухо застонал и зашатался. Колосов снова взмахнул шашкой, и второй удар еще сильнее первого обрушился на истекающее кровью животное. Бык жалобно замычал и, неуклюже ткнувшись лбом в землю, тяжело рухнул на бок в предсмертных судорогах. Колосов подошел к нему и, обтерев об его шерсть клинок, хладнокровно вложил шашку в ножны.

В эту минуту Колосов неожиданно для себя увидел перед собой старика-чеченца, который с выражением глубокого почтения протягивал ему руку.

— Урус храбрый джигит, да хранит его Аллах, — бормотал старик по-татарски, крепко пожимая руку Колосову. — Старый Измаил уважает его и не желает ему больше зла. Пусть он знает это.

Колосов, с трудом понявший, наконец, слова старого чеченца, не мог в душе не подивиться на этот народ. Вчера, когда он пощадил его жизнь, чеченец вместо признательности осыпал его проклятиями; потом, в лагере, приняв горячее участие в раненом, Колосов получил от него в благодарность грубое ругательство и плевки; теперь же, после молодецкого удара шашки, заклятый враг первый подходит к нему и готов поку-начиться с ним, уважая в нем единственно достойное уважения в глазах горца качество — храбрость.

«Как воевать с таким народом, — размышлял Колосов, отходя к своей палатке, — и чем иным, как не полным истреблением этих геройски смелых племен, может кончиться подобная война?»

Колосов с грустью поглядел на горделиво вздымающиеся перед ним горы, на гребнях которых сквозь кисею низко плывущих облаков, как орлиные гнезда, чернели вольные аулы.

«И все это обречено на гибель, на бесследное исчезновение! Пройдут года, и от горных племен не останется даже названий, большинство их погибнет, а остальные выродятся в таких же жалких, трусливых людишек, в каких выродились хотя бы, например, казанские татары, торгующие мылом и даже не знающие о подвигах своих героев предков, сподвижников Чингиз-хана и Батыя».

VIII

Уже в конце 1838 года для всех, даже самых доверчивых из русских военачальников, стало вполне ясно, насколько ложны были все уверения и обещания, данные Шамилем в 1837 году.

По отношению к нему справедливее, чем по отношению к кому-либо другому, можно было применить слова крыловского ловчего, обращенные к волку: