На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики

В эту минуту батальону, при котором находился Колосов, было приказано остановиться. Иван Макарович воспользовался этой остановкой, чтобы осмотреться. Левее от него, в стороне от дороги, на возвышенной, ровной, как плацдарм, площадке стояла с жерлами, устремленными на аул, батарея из 8 орудий и конгривовых ракет. За орудиями, прикрываясь каменными глыбами, расположилось прикрытие: один батальон пехоты и спешенные казаки. Немного ниже, по глубокой балке, подобно серому гигантскому змею, извиваясь и сверкая штыками, торопливым шагом подвигалась обходная колонна: два батальона Кабардинского полка, горская милиция и два горные орудия. Впереди колонны на поджаром иноходце грузно покачивалась массивная фигура полковника Лабынцева. Бритое широкое лицо полковника, с небольшими усами и серьезным, несколько сумрачным взглядом было задумчиво, но спокойно. В его уме уже созрел план дальнейших действий, и теперь только одна смерть могла остановить его. «Вперед и ни шагу назад» — таков был девиз этого сильного духом человека, девиз, которому он ни разу не изменил за свою долголетнюю, блестящую службу на Кавказе.

Прошло около часу. Обходные колонны — правая под начальством Лабынцева, левая под командою полковника Пулло — уже успели скрыться из глаз.

В эту минуту к командиру батальона, в рядах которого находился Колосов, подскакал ординарец и, что-то торопливо передав ему, помчался назад.

Старик-баталионер снял фуражку, перекрестился и, обернувшись к солдатам, громким, отчетливым голосом произнес одну фразу: «С Богом». По этому слову весь батальон разом колыхнулся и живой стеной двинулся вперед. Солдаты шли молча, инстинктивно ускоряя шаг, как бы торопясь поскорее достигнуть высокого кряжа, возвышавшегося перед ними, который, насколько можно было судить, глядя на него снизу, узкой полосой тянулся к самому аулу. Подъем был не особенно крут, и русские очень скоро достигли вершины гребня. До сих пор все шло благополучно, горцы хотя и стреляли, но расстояние было настолько велико, что неприятельские пули ложились, далеко не достигая цели.

Колосов шел впереди своего взвода с чувством человека, которому вот-вот предстоит начать делать то, к чему он питает непреодолимое отвращение. Он как бы заранее уже ощущал столь противный ему запах крови, и от этого его начинало слегка мутить. Голова кружилась, и во рту было горько.

«Что бы такое сделать, что бы такое сделать, — копошилась в его мозгу неотвязчивая, гнетущая мысль, — чтобы не идти туда? Остановиться, лечь, ничего не видеть, ничего не слышать?»

Но делать было нечего. Чужая, могучая воля управляла им и толкала все вперед и вперед. Вот засерела впереди какая-то каменная неуклюжая глыба — это передовая башня. Ряды бойниц, как очи сказочного чудовища, холодно и тускло глянули на подступавшие войска… Жуткое чувство повеяло по рядам, передние невольно замедлили шаги, сердце сжалось от ожидания… Вот-вот загремят выстрелы, и целый рой свинцовых шмелей вопьется в живую массу батальона… Глубокое молчание, только глухо стучат подошвы по каменистой дороге; солдаты притихли, каждый из них как бы чувствует направленное на него невидимое дуло и каждому кажется, что вот именно в него-то и попадет первая выпущенная пуля… А горцы выдерживают, не стреляют… Опытный, видимо, начальник у них, опытный и хладнокровный… От гнета ожидания первых выстрелов у самых храбрых начинает мутиться в глазах, а ноги, словно налитые свинцом, пристают к земле. Батальон переживал одну из тех минут психического напряжения, когда до паники один шаг. Стоит только кому-нибудь трусливо крикнуть, бросить оружие, повернуть затылок к неприятелю, и все остальные, как одно стадо, шарахнутся назад. Храбрецы, не раз глядевшие в глаза смерти, мгновенно превращаются в жалких трусов, и никакая физическая сила не в состоянии остановить их слепого, бессмысленного бегства. Человек сразу теряет разум и волю над собой, страх, один страх, животный, инстинктивный, овладевает им и гонит его, как вихрь гонит сухие листья, гонит до тех пор, пока полное изнеможение не сковывает, наконец, все его члены и не повергает его, обессиленного, на землю.

Командир батальона, поседевший в боях, понимал состояние своих солдат, и его старое сердце замирало от страха, но не смерти, а позора, могущего разразиться каждую минуту. Он несколько раз уже открывал было рот, чтобы ободрить людей, но не решался… В такие минуты каждый крик, каждый возглас опасен и может только ускорить катастрофу… Напряженные нервы не выдержат, слух обманет, слова могут быть поняты совершенно иначе. «Черти проклятые, чего вы не стреляете? Стреляйте, анафемы, скорее!» — мысленно обращался старик-баталионер к засевшим за толстыми стенами невидимым врагам, отлично понимая, что первый же выстрел мгновенно рассеет кошмар, нависший над батальоном; солдаты сразу придут в себя, ободрятся и смело и злобно ринутся вперед…