На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики

— Ничего не мерещится, — сердито возразил Колосов, — это вам мерещится. Вон, смотрите, мертвец встал и идет к нам, тоже скажете: мерещится?

Мачихин быстро оглянулся. В двух шагах от него, пошатываясь на ослабевших ногах, стоял огромного роста чеченец с грудью, залитой кровью… Исколотый штыками, он потерял сознание и был принят за мертвого… Очнувшись, чеченец поднял голову и увидел подле себя двух гяуров… Ненависть на минуту оживила его. Он собрал остатки угасающих сил, поднялся на ноги и с кинжалом в руке бросился на ближайшего из врагов. Растерявшийся от неожиданности, безоружный Мачихин отшатнулся в сторону, но было уже поздно. Чеченец широко размахнулся и, наваливаясь тяжестью своего тела, глубоко всадил кинжал в грудь офицера.

— Умри, гяур проклятый! — прорычал он, падая вместе с Мачихиным на землю.

Все это произошло так быстро, что бросившиеся на выручку Мачихина солдаты успели только подхватить его холодеющий труп.

— Ах ты, азия проклятая! — в бессильной злобе ругались солдаты. — Живучи, анафемы, не убьешь сразу! А ну-ка его, братцы, чтобы в другой раз не вздумал встать.

Несколько штыков жадно вонзились со всех сторон в умирающего чеченца; тот дико вскинул глазами, оскалился, как затравленный волк, и судорожно вытянулся… легкая дрожь пробежала по его телу и замерла… На этот раз он был окончательно мертв.

Покончив с защитниками башни, батальон смело двинулся дальше, к видневшемуся впереди аулу, но не успел он пройти и нескольких саженей, как где-то сзади послышался протяжный сигнал «отбой». Солдаты в изумлении остановились.

«Что бы это значило? — тревожно пронеслось в уме каждого из них. — Неужели на других пунктах наши потерпели поражение?»

Никто этому не хотел верить. Между тем звук «отбоя» продолжал тоскливым эхом отзываться в горах. Сомненья не оставалось никакого, надо было возвращаться.

— Господа, — обратился старик баталионер к офицерам, — слышите? Назад приглашают.

Он пытался шутить, чтобы тем скрыть охватившее его волнение.

— Ну, что ж, приглашают, надо идти, — в тон своему начальнику отвечали офицеры, — назад, так назад.

Батальон быстро перестроился и неторопливым шагом начал отступать, никем не преследуемый, унося всех своих раненых и убитых.

Вдали показался ординарец. Не успел он остановить коня, как со всех сторон на него посыпались вопросы: что случилось, почему отбой?

— Неужели мы отбиты?

— Что произошло на правом фланге?

— Где Пулло?

— Где Лабынцев?

Ординарец не знал, кому и на какой вопрос отвечать.

— Господа, пощадите, — взмолился он, — не все сразу. Дурного ничего нет, все слава богу. Отбой дан ввиду того, что генерал решил отложить штурм до завтра. Сегодня уже поздно, скоро ночь, а местность, как выяснила рекогносцировка, такая, что и днем не знаешь, как пройти. Полковник Лабынцев и полковник Пулло, благодарение Богу, целы и невредимы, ни у того ни у другого нет ни одного не только убитого, но даже контуженного. Вот вам и все новости, а теперь ведите скорее батальон в лагерь, генерал нарочно меня послал поторопить вас.

Офицеры и солдаты разом повеселели.

— Ну, слава богу, а уж мы думали…

— Напрасно думали, разве можно было допустить, чтоб такого начальника, как Лабынцев, могли разбить, и кто же, гололобая рвань шамилевская.

— Ну, знаете, на войне всяко бывает…

— Э, полноте, это даже совестно и говорить…

— Постойте, да ведь и вы беспокоились…

— Ну да, конечно, беспокоился, однако…

Так рассуждали между собой господа офицеры. Между солдатами, в свою очередь, шли разговоры на ту же тему:

— Отпустил на сегодня наш орел Шамилеву душу на покаяние.

— Пущай вздохнет малость.

— Утречком пораньше, по холодку, мы его во как отчехвостим, на все бока.

— Ничего, будет знать.

— И чего он, дурень, бунтуется, неужели ж не понимает, сколько он там ни фордыбачил, а все в конце концов капут ему будет…

— Известное дело, глупость одна, азия гололобая. Что с него спрашивать?

— Вот мы его поучим малость — умней станет.

— И то следует.

XI

На другой день, как только первые лучи солнца позолотили вершины гор, русские войска с двух сторон беглым шагом двинулись на штурм. На этот раз горцы, нафанатизированные до последней степени, проявили стойкость поистине изумительную.

Когда передовые отряды русских приблизились к аулу, оттуда выбежала несметная толпа мюридов и яростно ринулась в рукопашный. Сдвинув папахи на затылок бритых голов или сняв и засунув их за пояс, засучив рукава до самых плеч, обнажив грудь, с подобранными полами черкесок, горцы, как дикие звери, наскакивали на солдат, испуская неистовые вопли и пронзительно визжа на тысячи голосов. Размахивая кривыми шашками и широкими кинжалами, мюриды врезывались в тесные ряды солдат, сея смерть и сами в свою очередь погибая на штыках. Кровь текла потоками, и трупы, падая друг на друга, образовали целые груды, через которые живым приходилось перелезать, как через брустверы.