На службе у царя Боспора

От скорой встречи с Алишой сердце томилось тревогой. Те бесконечные взлеты и падения, что я переживал — то отчужденность, то снова нежность — замучили, иссушили меня. Страсть к Опии и вдруг неожиданно возникшее влечение к Оре — для меня они были ярче, чем юношеская истома Фароата по Алише. Но мои яркие чувства, о которых нельзя рассказывать людям, чувства, которыми нельзя гордиться, оказались величайшим злом. В этом меня убедила моя собственная жизнь и терзания Фароата. Он ведь переживал — а если Алиша узнает?! Говорят, любимому можно простить все.

"Неправда!" — считал Фароат, — "Простить можно нелюбимому. Нелюбимому можно простить и малодушие, и ложь, и измену. Нелюбимому все это простить можно — все равно не люблю. Но любимому!.."

Эти мысли юного скифа теперь уже для меня стали озарением, чем-то вроде — божественного откровения, как порой Фароат сам осознавал мои собственные рассуждения.

Запахло кизячным дымом. Это высушенный навоз сжигала беднота — восьминогие. Так их прозвали потому, что имели эти номады всего пару волов и повозку. Именно на молодых парней из восьминогих я и рассчитываю. Войско, конечно, из них мне не собрать, а сотню — возможно. Ловко скакать и метко метать стрелы, с детства обучен каждый номад, а Артаз — этот неугомонный старик точно натаскает молодежь сражаться бок обок.

Нас, наконец, заметили, и, собравшись за какие-то минуты в пеструю толпу, юноши, женщины и дети, молча, бредут за нами, наполняя мое сердце еще большей тревогой: скоро они узнают, что уже никогда не вернутся их мужья и сыновья. До утра над стойбищем будет стоять плачь и отчаянный вой, а с утра лица многих женщин будут разодраны до крови. С распущенными волосами они будут бродить между кибиток и шатров, по каждому, пусть даже незначительному поводу, вроде встречи с товаркой, такой же овдовевшей — голосить...

У кибитки, доставшаяся мне в наследство от вождя Агафирса стоит она: мать, царица — ненаглядная Алиша. На ней красное платье-рубашка с длинными рукавами, синий плащ, кокошник вышитый бисером, сапожки — все новое и служанки рядом, откуда взялась эта роскошь? К добру ли?

Она не побежала навстречу, как когда-то босая и простоволосая бросалась ему на грудь, степенно подошла и обняла. Я же уходил на задворки нашего общего сознания, чтобы не мешать Фароату любить и быть любимым.

— Сын, — прошептала она ему на ухо — у нас родился сын.

И я не помню таких замечательных чувств, что переживал в тот момент Фароат — такого блаженства, такой сладкой пустоты, свободы и легкости во всем теле. Он был счастлив и от близости любимой и от этой чудесной новости.

— Покажи!

Алиша подняла вверх руку и девушка из ее свиты тут же поднесла закутанного в шелковую ткань младенца и передала его матери. Она взяла ребенка на руки и показала Фароату. Малыш лежал беззвучный, как кукла, только у самого его личика едва приметно светлел пар.

— Какой красивый! — прошептал Фароат и наклонился над ним.

— Весь в тебя!..

Малыш открыл глаза, и парень едва не задохнулся от восторга:

— Нет, не в меня. Он на тебя похож!

Действительно лицом новорожденный был удивительно красив, как и его мать: кожа гладкая, будто фарфоровая, глаза ярко-синие, волосы густые, темные. Алиша видит, что Фароат доволен и сама радуется, улыбается.

— Пойдем кормить сына.

Они присели на войлочную подстилку у громадного деревянного колеса царского возка, почему-то стыдливо повернувшись к Фароату спиной, Алиша принялась кормить ребенка. Парень робея, все же взял ее за плечи и развернул к себе.

Мальчик деловито сосал грудь, а счастливые родители с умилением на него смотрели и молчали. Еще Фароат поглядывал на Алишу, любовался ее лицом: высоким лбом, чуточку упрямыми, красиво очерченными губами, густыми бровями, черными ресницами.

После ужина они уложили малыша в люльку, хорошенько утеплили его со всех сторон и сами легли спать.

В наступившей темноте лишь масляный фонарь отбрасывал на доски высокого борта кибитки желтый кружок света. Постель была мягкой и теплой.

— Ты насовсем вернулся? — спросила Алиша.

— Нет. Служу я теперь царю Боспора. Приехал тебя повидать и войско собрать, — хвастливо ответил ей Фароат.

— Как же я буду без тебя, Фароат?

— Со мной поедешь. Будешь во дворце жить и царя каждый день видеть...

Алиша резко села, а потом, наклонившись, закрыла ему рот поцелуем. Он ласкал ее бережно, а она не хотела этой бережности. Снова за пацана пришлось отрабатывать мне. После той ночи решил, что буду верен Алише и стану любить только ее.

***

Наступило утро. Меня разбудил не рев ребенка, от которого я просыпался несколько раз за ночь, а гулкий рокот бубна и визжание флейт. Ни плач, ни скорбные стоны и отчаянный вой, а звуки праздника. Алиша крепко спала и я, стараясь не потревожить ее сон, выполз из кибитки. Одна из служанок жены уже ожидала у выхода. Увидев меня, она спрятала за отворотом халата личико и поклонилась. Я кивнул в ответ и услышал бодрый голос Лида:

— Хороший день, пазака!

— Хороший, — ответил я, очень рассчитывая, что так и есть, — а праздник отчего?