На солнце и в тени

Секунду брасеро смотрел на него, потом у него расширились глаза, и он небрежно и асимметрично развел руками, показывая, что не говорит по-английски. Это было не страшно, потому что Кэтрин немного говорила по-испански. Приподнявшись со своего сиденья, она повернулась и оперлась на колени, так что стала теперь смотреть поверх головы Гарри. Хромированная ручка, за которую она ухватилась, чтобы не потерять равновесия, была приятно горячей.

– Где дорога на Реддинг? – спросила она по-испански, и в этих словах, возможно, неправильных, прозвучала неповторимая прелесть ее голоса.

– А, дорога на Реддинг, – сказал брасеро. А потом, обдуваемый горячим ветром, он принялся излагать пятиминутную диссертацию. Каждый раз, когда он упоминал перекресток, где им надлежало повернуть, Кэтрин загибала пальцы. В конце концов, она прошлась по обеим рукам и начала снова, отметив четырнадцать поворотов.

– Четырнадцать поворотов, – сказала она по-испански. – Это невозможно.

– Я знаю, – сказал брасеро.

– А на перекрестках направления указаны?

Ему это показалось смешным.

– Как вы отсюда выбираетесь?

– Я не выбираюсь, – сказал он. – Я здесь живу. – Он улыбнулся их затруднению. – Здесь красиво.

– Да, это так, – сказала ему Кэтрин. Она посмотрела на запад в сторону горной гряды и прикрыла глаза левой рукой, держа правую на верхней части спинки сиденья.

– Спроси, нет ли поблизости городка, где бы мы могли остановиться, – сказал Гарри.

Она спросила и, по-прежнему опираясь на колени, доложила:

– Он говорит, в десяти милях в ту сторону, – ее правая рука качнулась подобно стрелке компаса, едва не коснувшись верхнего края лобового стекла, – есть город с отелем и рестораном. Он говорит, что все едут туда, потому что там можно взять ванильное мороженое в большой кружке корневого пива. На что это похоже?

– На поплавок в корневом пиве.

– Я это так и вижу, – добавила Кэтрин.

Когда они поблагодарили его и поехали навстречу поплавку в корневом пиве, Кэтрин, все еще стоя на коленях на сиденье, оглядывалась и махала рукой, как маленькая девочка.

Им не надо было знать, как называется городок, и они не спросили об этом. А поскольку все там и так знали его название, оно нигде не было обозначено.

– Здесь как в Нью-Йорке, – сказал Гарри, глядя на Кэтрин, стоявшую под душем в лучшем – там было чисто – номере отеля.

– Разве?

– Потому что в Нью-Йорке тоже нигде нет вывесок с надписью «Нью-Йорк». На севере Бронкса я видел надпись «Черта города», но какого города, не указано. Мне кажется, ее установили там, чтобы отпугивать дикарей Йонкерса.

– Ты на меня смотришь? – спросила Кэтрин, по телу которой в потоках горячей воды сбегала пена шампуня.

– Смотрю.

– Тебе нравится?

– Нравится ли мне? О!

– Даже спустя все это время?

– Я мог бы смотреть на тебя хоть тысячу лет, голую или одетую. Одно лучше другого.

– Должна признаться, – сказала она, – что мне нравится, когда ты на меня смотришь… чрезвычайно.

Через два часа, израсходовав много горячей воды, они сидели в кабинке в единственном городском ресторане, предсказуемо называвшемся «Кафе Мексикана», где, поскольку до закрытия оставалось всего ничего, можно было взять только стейк «Мексикана», салат «Мексикана», тортильи[170], пиво и поплавки в корневом пиве. Стейки на самом деле были фахитами[171], обжигающими во всех смыслах. Ничего подобного салату, приправленному острым соусом и перцем чили, они прежде не пробовали. Они взяли связку тортилий с маслом, но сначала хозяин объяснил им, как с ними обращаться.

– Я бывала в мексиканских ресторанах в Нью-Йорке, – сказала Кэтрин, – но они такие странные, что там ничего не узнать. Но этот… Если бы перенести его на Восток, он бы по-настоящему процветал.

– Сначала какое-то время будет править французская кухня, – предположил Гарри. – Все солдаты возвращаются из Франции. То же самое было и в двадцатых.

– А почему закончилось?

– Из-за Депрессии.

– Знаешь, – сказала Кэтрин, – мне этот ресторан нравится больше всех нью-йоркских. В Нью-Йорке приходишь в ресторан – и все на тебя смотрят. А здесь нет.

– Это потому, что здесь никого нет, кроме нас, – сообщил ей Гарри. – И посмотри вон туда.

Она обернулась и увидела, что хозяева смотрят на нее как загипнотизированные.

– Они хотят пойти домой, вот и все. А в Нью-Йорке ты словно вступаешь в соревнование. На тебя глазеют все остальные посетители.

– Они глазеют на тебя.

– Не только на меня. Оцениваются все. Даже официанты участвуют в этой великой и бесконечной Олимпиаде общественного положения. Я думаю, это потому, что они, хотя все время проигрывают, могут выиграть, если обнаружат кого-то липового, а таких там хватает. – Она огляделась. – Но здесь не так. – Она снова посмотрела на державшегося с большим достоинством мужчину средних лет и его жену – оба они, казалось, были рады посетителям, но им не терпелось закрыться. – Эти с нами не состязаются.