На солнце и в тени

– Может, я не в своем уме, – сказал Гарри, – но я как раз думал, нельзя ли сюда перебраться. Покончить с Нью-Йорком и переехать сюда. Могу я сбежать или не могу? Я бы пережил и позор, и чувство вины. Мысль о том, что я сбежал, предоставив злу действовать без помех, тоже выдержал бы. Мне ничего не надо, кроме тебя.

Когда Кэтрин опустила вилку, та звякнула по тарелке.

– Я тоже об этом думала, – сказала она.

– Кэтрин, пока мы ехали, мне вот что привиделось. Будто мы жили в белом коттедже на склоне горы с видом на море золотых полей. Не знаю, наши они были или нет, это не важно. Такое тихое, уединенное, солнечное место. Словно в мире вообще нет других людей – или даже это где-то вне мира. Ты работала в саду, сажала цветы. На тебе была белая блузка с глубоким вырезом, и ты вся такая оливково-смуглая, но из-за жары просвечивал румянец, хотя время от времени дул прохладный ветерок. Иногда ты рукой утирала пот со лба и моргала. И работала как-то ритмично. Бегло, быстро собирала плодородный слой в кучки, иногда натыкаясь на темную землю, но потом аккуратно заживляя раны, как будто твои руки сами хорошо знали, как подготавливать почву для посадки.

– Мы сможем это сделать, – сказала она, – если захотим.

– Нет, это всего лишь сон. Так не получится.

Кэтрин была еще так молода, что спросила:

– Почему?

Они остановились в городе, но, поскольку отдых восстановил их силы, сели в машину и поехали, как будто не наездились за день. Они могли бы ехать всю ночь, если бы не подозревали, что в четыре утра ясность ума и энергия могут их оставить. Поэтому, вместо того чтобы пуститься на север, они следовали длинным и прямым проселочным дорогам в затемненной долине, определяя направление по звездам, без какой-либо цели. Они и раньше так делали, начиная с Ист-Хэмптона.

Среди многих дорог, пересекавших землю под скользящими звездами, одна ответвлялась по пологой кривой. Какое-то время она шла вдоль огромного ирригационного канала. Вода неслась в темноте с шумом, перекрывавшим урчание двигателя. Затем дорога резко поменяла направление и стала подниматься по выступу на дне долины высотой в сто или более футов, такому же неуместному, как вулкан. На вершине этого выступа дорога обрывалась, да так, что едва хватало места развернуться. Ошеломленные прозрачностью ночи, они остановились там, глядя на юг.

Небо, подбитое синевой на западном краю, было густо усеяно звездами, которые, нежно искрясь, выказывали едва заметный намек на желтый цвет. В том направлении, куда они смотрели, простирался непрерывный горизонт, они находились гораздо выше его, и многие звезды, казалось, были под ними, а другие – прямо напротив. Больше похожие на лампочки, чем на звезды, они мигали не холодно и быстро, как безразличные зимние звезды, но медленно и соблазнительно, словно говоря азбукой, которую воспринимает все человечество, пусть даже не знающее, что существует такой язык и тем более не подозревающее, что оно выполняет его доброжелательные команды. И вместе с тем эти звезды создавали необъяснимую иллюзию, будто можно видеть теплый ветер, продвигающийся по дну долины. Пока Гарри и Кэтрин были подвешены среди этих звезд, мир на триста шестьдесят градусов вокруг дышал покоем, словно никогда ничего не знал, кроме умиротворенности и совершенства.

– Я и не знала, что мир может быть вот таким, – сказала Кэтрин. – Никогда не видела, чтобы небо охватывала такая страсть доброты.

На следующий день солнце было устойчиво жарким, а небо надежно ясным. Как после двух дней в море, не видя берегов, когда корабль, поднимаясь и опускаясь на волнах, уходит все дальше и дальше, становишься моряком, так и они, устремляясь к северу, отделились почти от всего, что покинули. Жар долины был подобен расплавленному серебру, в полях поднимались и играли пылевые смерчи, а золотистые вершины гор терялись в бликах.

– Если не будем отвлекаться, к вечеру поспеем в Реддинг, – сказал Гарри. Кэтрин была рада просто ехать в летнем воздухе. Помолчав минут десять, Гарри сказал: – Я думал о твоих родителях.

– Правда?

– Правда. Ты их единственная дочь, единственный их ребенок, и они доверили тебя – тебе самой и мне. Я тоже был единственным ребенком у родителей. Все в моей семье умерли, кроме некровной родственницы, жены моего дяди, которая гораздо старше меня. Наших родственников в Европе я никогда не знал, и все они почти наверняка пропали – если не убиты, то разорены и разбросаны бог знает где. Мы с тобой – словно тонкий тростник. Стоит только машине опрокинуться из-за лопнувшей шины, как внезапно оборвутся сразу два рода. Я никогда до конца не понимал, настолько храбры и дисциплинированны наши родители. Никогда в полной мере не чувствовал того, что должны чувствовать они, глядя нам вслед, когда мы выходим в мир. Может, мне следует ехать помедленнее.

Кэтрин сказала: