На солнце и в тени

Он танцевал с женщиной почти такой же высокой, как он сам, а его рост составлял шесть футов три дюйма. Ее осанка и платье позволяли предположить, что она родилась на ранчо и была дочерью владельца большой долины и внучкой основателя города, что соответствовало действительности. Слегка волнистые светлые волосы падали ей на плечи. Глаза у нее были синими, а лицо, как у Кэтрин, очаровывало красотой и характером. Одних случайных взглядов хватило, чтобы впечатленных Гарри и Кэтрин влекло к этой паре, которой они тщательно избегали. Многие другие пары, хотя они и получали удовольствие от танца, обременялись неизбежной скованностью, скорее эмоциональной, чем телесной, а некоторые, явно обладавшие долгими историями, танцевали не только так, словно почти не знали друг друга, но и так, словно их кто-то заставлял. Наблюдая за ними, внимательный адвокат, специализирующийся на разводах, мог бы сколотить состояние.

Когда пролетел целый час, Гарри сказал:

– Идем на перехват.

– Ты же не истребитель, Гарри, – пожурила его Кэтрин, но согласилась.

Они придвинулись к Райсу, несколько секунд оставались ближе, чем требовал этикет, а затем, по-прежнему не разоблаченные, столкнулись с ним. Он повернулся с раздраженным видом, но сразу узнал Гарри.

– Кто это? – сказал он, подразумевая Кэтрин и признавая силу ее красоты.

– Моя жена Кэтрин, – ответил Гарри. – А кто это? – продолжил он, возвращая комплимент.

Почти лишившись дара речи, Райс сказал:

– Моя жена Кэтрин.

Они вчетвером застыли посреди танцплощадки, и всем остальным приходилось их огибать.

Поскольку как раз перед их уходом взошла луна, они видели дорогу в темноте. Было бы естественно, учитывая, что они еще толком не познакомились и шли по двое, если бы разговор был напряженным, когда все стараются ничего не пропустить и произносить свои реплики так, чтобы всем было слышно. Но обе Кэтрин, сразу почувствовав себя свободно друг с другом, молча пришли к выводу, что им не надо ничего говорить, пока они не доберутся домой. Поскольку им не приходилось менять шаг или позу, чтобы расслышать какую-нибудь реплику, они с удовольствием прошлись по нескольким улицам и недлинной дороге в холмы, к большому каменному дому, который, как пояснил Райс, принадлежал бабушке и дедушке Кэтрин и был построен из гранита, добытого в Сьерра-Неваде. Это задало направление разговору, продолжавшемуся на кухне, где Кэтрин Райс, без напряжения и не упуская ни слова, принялась готовить легкий ужин. Ее родители по-прежнему жили на своем ранчо.

– А где оно? – спросил Гарри.

– Почти везде, куда ни посмотри, – сказал Райс. – Они были настолько дальновидны, что скупили землю вокруг города со всех сторон. В каком бы направлении ни стал расширяться город, эта земля обеспечит их потомков.

Вскоре после начала своих приготовлений Кэтрин Райс извинилась:

– Меня зовет Хульда.

Как только упомянули ее имя, Хульда исчезла.

– Стесняется, – сказала Кэтрин Райс. – Кажется, малыш поднялся. Пойду посмотрю.

– Десять месяцев, – сказал Райс.

Вскоре Кэтрин Райс появилась вновь с младенцем на руках. Тот повернул голову к отцу, а затем, увидев Гарри и Кэтрин, зарылся лицом в правое плечо матери.

После легкого похлопывания и нескольких поцелуев он успокоился и стал рассматривать новых людей. Гарри взглянул на Кэтрин, как бы спрашивая, готова ли она к такому шагу, и давая понять, что сам он хочет его предпринять. Он ожидал получить в ответ кивок или, возможно, улыбку, но получил нечто гораздо большее, когда увидел, что глаза у нее полны слез, которым она не давала упасть.

Кэтрин Райс решительно двинулась вперед и передала ребенка в руки Кэтрин Коупленд. Никто не видел, но слеза упала на распашонку младенца. Кэтрин вдохнула через нос, слегка рассмеялась и улыбнулась. Когда она заговорила с малышом, тот прильнул к ней.

– Как его зовут? – спросила она.

– Гордон, – ответила Кэтрин Райс. – В честь отца Джима. Вроде как странное имя для ребенка, вам не кажется? Иногда, когда обращаюсь к нему по имени, мне кажется, будто я говорю с адвокатом.

– Он наполовину адвокат, – сказал Райс, – и наполовину медсестра. – Он указал на свою жену.

– Я была медсестрой во время войны, – сказала Кэтрин Райс.

– А вы, Кэтрин, – обратился Райс к Кэтрин Коупленд, – вы так молоды… Я стесняюсь спросить.

– Я театральная актриса, – весьма болезненно отреагировала Кэтрин, помня обо всех плохих рецензиях, обо всех рецензиях, которым следовало быть лучше, и обо всех рецензиях, которые могли бы быть написаны, но не написались.

Райс видел, что ей стыдно, и не знал, что сказать, но Гарри сразу все прояснил.

– У нее хорошая роль, сильная, в которой она прекрасно поет. Спектакль идет уже почти год, и конца этому не видно.

– Где? – спросил Райс, надеясь, что это не какой-нибудь городок вроде Трентона, но полагая, что так и окажется. – Я ведь даже не знаю, где вы живете.

– Это спектакль на Бродвее, – сказал Гарри. – Мы живем в Нью-Йорке.