На солнце и в тени

– Нет. Ты же не едешь слишком быстро. Просто будь внимателен. Не существует никаких гарантий, никакой безопасности. Вот что – между нами и ними, между тобой и мной – проясняет любовь. Вот о чем те песни, за исполнение которых мне платят, и я ничего не хочу, кроме этого. И свою награду я, конечно, уже получила.

Она высунула кисть руки за борт, в ветер, и руку стало поднимать настойчивой и невидимой силой. При легком повороте руки против часовой стрелки ее прижимало книзу, а потом Кэтрин поворачивала ее обратно вправо, и та поднималась с плавностью морской птицы. Вторая половина дня прошла в доверительной тишине, а затем среди предгорий появился Реддинг. Долина незаметно перестала быть ровной и катилась волнами, хотя здесь было так же сухо. Они понятия не имели, как разыщут Райса, но город был не таким уж большим.

К тому времени, когда они зарегистрировались в отеле, вселились, приняли душ и оделись, почти совсем стемнело. Они вышли на тротуар, не уверенные, пойти ли им куда-нибудь поесть или заняться поисками Райса.

Улиц было не много, и они не знали, куда идти, но, услышав далекую музыку, пошли в ее направлении и, взойдя на вершину холма, на расстоянии в четверть мили увидели танцплощадку в пятьдесят квадратных футов, освещенную гирляндами разноцветных огней.

Музыканты расположились на ступеньках на северной стороне площадки. Музыка была громкой, и под японскими фонариками, качающимися на ветру, изящно двигалось множество танцующих пар. Как всегда в таких случаях, по всему периметру гонялись друг за другом дети. Те взрослые, что не танцевали, переговаривались, стоя по краям. Иногда ветер уносил музыку, но потом возвращал ее, слегка исказив. Далекий горный склон был черным у основания и фиолетовым вверху, под ободом исчезающей темной лазури.

Пока они приближались, уже очарованные музыкой, Гарри сказал:

– Я его вижу.

– Как ты можешь видеть так далеко? – спросила Кэтрин. – Отсюда даже лиц не разобрать.

– Я определил его по манере двигаться. Никогда не видел, как он танцует, зато видел, как он проходит по сто миль. Он не знает, что мы уже здесь. Пойдем туда. Потанцуем, а заодно посмотрим, сколько ему понадобится времени, чтобы нас узнать.

Отчасти из-за одежды, купленной не в тех двух или трех магазинах, которые снабжали город, они выделялись среди танцующих. На некоторых мужчинах была военная форма, другие были одеты чуть ли не официально, кто-то танцевал в головных уборах, кто-то – без. Женские наряды были разнообразнее, хотя ни один не мог сравниться элегантностью с простым белым платьем Кэтрин, облегающего покроя, подходящего к ее фигуре, с рядом перламутровых пуговиц спереди и с частично приподнятыми по моде плечами, которые могут казаться жесткими и отталкивающими, но в руках искусного портного заставляют верхнюю часть тела выглядеть широкой и благородной, как у богини. У Гарри не было шляпы, тем более ковбойской, и он был одним из немногих мужчин без галстука. Хотя они явно были чужаками, их сердечно приветствовали. Он хотел как можно дольше избегать Райса, чтобы Райс видел их краем глаза и привык к ним, а потом удивился бы, что они были там все время. Кэтрин не знала, что именно задумал Гарри, но была счастлива просто танцевать под гирляндами разноцветных огней, яркими звездами и Млечным Путем, который, несмотря на свет, был виден в пустынно-ясном небе.

Танцуя, они видели лица друг друга, постоянные, устойчивые и близкие, меж тем как все, что было на заднем плане, проносилось мимо, словно в тумане. Они то отдалялись, то сходились, мягко держа и направляя друг друга, соприкасаясь воздетыми руками, не испытывая потребности говорить и все же воспринимая каждое сказанное слово с восторгом, добавлявшим очарования. Ничто не было столь многообещающим, прекрасным и захватывающим, как танец с Кэтрин в мягком воздухе под открытым небом Калифорнии сразу после войны, когда вся долина забылась, пребывая в покое и мире. Они уносились в мыслях куда-то далеко, а затем возвращались обратно, и удовольствие от возвращения было более изысканным, чем удовольствие от самого танца, ибо, подобно паузе в песне Кэтрин, именно тишина придавала звуку совершенство.