На сопках маньчжурии

Наступал решительный момент. Царь стягивал к столице войска! Если он 9 января стрелял в людей, пришедших к нему, как к отцу, то как же он будет расправляться с забастовщиками?!

Таня вышла на Каменноостровский. Кучки обывателей стояли у калиток, головы выглядывали из-за заборов.

Не хотелось идти одной по длинному, точно обнаженному Каменноостровскому, она свернула мимо дома Балабанова на Большую Пушкарскую. У Матвеевского собора, окруженного серыми осенними огородами, собралась толпа мелких служащих и хозяев бастующих лавок.

Таня медленно шла, прислушиваясь к разговорам.

Молодой господин с тросточкой говорил двум слушателям — пожилому в длинном драповом пальто и женщине в платочке, но с элегантной, серого каракуля, муфтой в руках:

— Непостижимо темная сила — эти солдаты! Недаром говорят: «военная машина». Приказ — и люди, ни о чем не думая, стреляют в себе подобных!

На противоположной стороне возле забора остановился мужчина с ведром и бумажным свертком под мышкой. Быстрым движением поставил ведро, вынул кисть, мазнул по забору и приклеил длинную полосу бумаги.

— Однако, — сказал господин с тросточкой, — что бы это было такое?

Таня подошла к объявлению. В глаза ее бросились жирные слова:

МАНИФЕСТ

«Божиею милостью Мы — Николай Вторый…

Глаза скользили:

Смуты и волнения в столице…

Дальше, дальше…

Великий обет царского служения повелевает нам…

Дальше, дальше…

…даровать населению действительную неприкосновенность личности, свободу совести, собраний и союзов…

Дан в Петергофе в 17-й день октября в лето от Рождества Христова 1905-е, царствования же нашего в одиннадцатое».

Свершилось! Заставили!

В первую минуту она даже не знала, что делать. Бежать домой сообщить матери? На заседание Совета, к своим? Или же сразу за Невскую заставу?

А людей у забора собиралось все больше. Громко читали, восклицали. Верили и не верили своим глазам.

На Кронверкском голые деревья, но ведь тепло. Воздух сырой, приятный. Каблуки ботинок мягко ступают по черной сырой дорожке. Расстегнула воротник пальто, отрезвела и поняла всю опасность, грозившую от царского манифеста.

— Ведь не исполнит, солжет! — сказала она громко. — Не может «даровать» — это противно его природе!

…Цацырин узнал о манифесте тоже утром. Он и Годун наводили порядок на Выборгской стороне, где продолжали работать небольшие предприятия. Когда Сергей появился в конторе мастерской Подвзорова и, не предъявляя никаких документов, сказал магические в эти дни слова: «От Совета рабочих депутатов!» — к ним выбежал сам хозяин.

— Немедленно прекратить работу!

— Вы знаете… — начал оправдываться Подвзоров.

— Четверть часа времени! — повысил голос Цацырин.

Узнал или не узнал его Подвзоров? Возможно, узнал, потому что глаза его вдруг поблекли, и он стоял, склонив голову набок, и только повторял:

— Слушаюсь! Немедленно! Прошу извинить! Недоразумение в силу неизвестности…

Манифест мастеровые увидели на стене дома. Они долго молчали, внимательно читая строку за строкой.

— Законодательная Дума! — бормотал Годун. — «Привлечь к выборам все классы населения!» Братцы мои, ведь в таком случае мы их в бараний рог согнем!

Через два часа в Варвариной комнате собрался под-районный комитет.

Цацырин ходил по комнате и, как бы рассуждая сам с собой, говорил, поглядывая на товарищей:

— С одной стороны, победа: Булыгинской совещательной Думы нет! Сдунули, смели в мусорную яму. Но с другой — нужна осторожность. Посмотрим, товарищи, как на деле царь сдержит свои обещания! Не сдержит ведь! Не может сдержать! Хочет внести раскол в наши ряды.

Маша сидела около печки и грела руки: она только что пришла издалека и шла по берегу на ветру.

— Надо созвать митинг, — предложила она. — Прочесть манифест и предупредить… В общем, я думаю, надо сказать то, что сказал только что Сергей.

…Пристав Данкеев виделся утром с начальством и ротмистром Чучилом. Чучил сидел у себя в кабинете в кресле, вытянув ноги, начальник Шлиссельбургской части — на стуле, а Данкеев стоял у этажерки, на которой лежали дела и коробка сигар, изредка употребляемых Чучилом.

Разговор состоял главным образом из междометий, потом Данкеев вышел на улицу и зашагал по подчиненному ему тракту.

Он увидел Цацырина и еще несколько столь же хорошо известных ему мастеровых, заходивших поочередно во все встречавшиеся на пути пивные. Оттуда через минуту выбегали посетители и направлялись к заводу, а Цацырин и его друзья следили, как хозяин прикрывал заведение.

Данкеев тихонько свистнул трем полицейским, шагавшим за ним посредине тракта, и взял Цацырина за локоть.

— По какому праву? — спросил он шепотом. — Господин Гаврилов, вы по собственной воле прикрываете свою торговлю?

— Господин пристав, депутат приказывает!