На суше и на море - 1977

Петя, размышляя, видно, над услышанным, с обычным прищуром взглянул на щетинящиеся лиственничным редколесьем откосы сопок, чередой уходящие к северу, словно острым взглядом охотника видя далекие, пока еще не пройденные сотни и тысячи километров будущих трасс и дорог.

Через несколько дней трасса ушла за большую излучину Тынды, протянулась вдоль высокого скалистого берега и далее направилась прямо к Гилюю.

Нам не терпелось достичь этой прямой, но кончились продукты. А обещанного вертолета все не было. Что за напасть!

Алексей стал было в своей обычной манере, с металлом в голосе, отдавать рабочим распоряжения: кому и с кем идти назавтра, но я прервал его, заметив, что без хлеба, сахара и масла не уйдешь.

— Ну, ладно, — предложил я, — переходи завтра из лагеря поближе к месту работы. После дождя грибов много да и дичи хватает, собирай да стреляй.

Такая перспектива Алексея не прельстила, и металл в его голосе сменился обычными человеческими нотами.

Через день над лагерем появился вертолет. Сделав круг, он снизился и завис над поляной. И тут, усиленный мегафоном, перекрывая звон винта, раздался голос Сашиного отца.

— Где Саша? — вопрошал он о сыне.

Саша стал размахивать руками, сигнализируя о своем присутствии.

— Собирайся, пора в Москву, в школу. Да и холодно в тайге уже. Вертолет легко перепорхнул поближе к палаткам и плавно приземлился. Воспользовавшись случаем, я по рации соединился с Петровичем.

— Ну уж немного осталось вам. Давай, жми, — рокотало в эфире. — Если закончите до снега, успеем еще перебросить вас на Зею, горит там участок, понимаешь, — поощрял Петрович.

Я поспешил окончить разговор и зарекся не выходить больше на связь до самого окончания работы. Этак до самого Сихотэ-Алиня, пожалуй, доберешься. Выгрузив горючее и продукты, вертолет, приняв на борт Сашу, взмыл в воздух и исчез за вершинами деревьев.

Теперь мы были готовы к последнему броску. Дорог каждый день. По утрам стенки палаток дубели от инея, а недопитый вечером чай превращался в бурую льдышку. Приближалась зима. К тому же с каждым километром трасса уводила все дальше к северу, навстречу ледяному дыханию вечных снегов Станового хребта.

Это чувствовалось и по окружающему ландшафту. Все более однообразной становилась растительность. Пышные елово-лиственничные леса с зарослями березника сменились на увалах изреженной тайгой из невысоких лиственниц, а березы с осинами, как бы уберегаясь от холодных ветров, теснились в нешироких долинах рек. Все большее пространство занимала марь.

Чтобы почувствовать, что такое марь, нужно пройти по ней летом хотя бы несколько километров. Высокие кочки, покрытые мхом, осоками и кустарником, а между ними блестит вода — это кочкарниковая марь. Идешь по ней, прыгаешь с кочки на кочку, ноги цепляют кусты, проваливаются в мочажины, вязнут во мху.

Несколько иначе выглядит травянистая марь — широкие ровные пространства, покрытые темно-зеленым ковром сочных болотных трав и осок. Идти по такой мари еще тяжелее. Ее поверхность колышется, «дышит». Кочки, плохо ли, хорошо ли, все же держат человека, а здесь на каждом шагу увязаешь в топи. И неожиданно под слоем трясины ноги упираются в твердый грунт. Это мерзлота, порождающая марь. Слой грунта, расположенный выше мерзлоты, оттаивающий летом и замерзающий зимой, постоянно насыщен влагой, отчего здесь и образуется болото.

Марь — это царство кустарничковой березки и сибирского багульника, зарослей голубики. Все здесь: и сыроватый, какой-то вялый воздух, и шелестящие струи ручьев, и даже древние глухари со странной для птицы бородой из топорщащихся перьев и мохнатыми лапами — все пропитано смешанными, чуть горьковатыми йодистыми запахами. Особенно насыщенными, словно бы вязкими, становятся запахи мари во время долгих летних дождей. Весной марь в разливе трепетно-розовых красок цветущего багульника. Осень рассыпает по голубичникам крупные, с горошину, сизые ягоды. Вразброс стоят невысокие лиственницы с уродливыми высохшими вершинами. Как только корни дерева попадают в слои, охлажденные мерзлотой, оно начинает засыхать — сначала вершина, а потом и сучья. Мелкое расположение корней приводит и к тому, что, чуть развернет лиственница крону, валит ее порыв ветра. Поэтому много деревьев лежит, погрузившись в торфяной тюфяк.

Вот по такой мари, увязая на каждом шагу, пробирались мы с Галкой, делая нивелировку. Измучались и мы, измучались и рабочие. Нивелировка — дело тонкое. Счет идет на миллиметры. А здесь какая точность? Все усилия упереть во что-нибудь твердое треногу с нивелиром не дают никаких результатов. Утвердил одну ногу — ползут в мох две другие. Наконец установил все три; чуть пошевелился, а штатив вбок пополз. От ходьбы по трясине пот струится в три ручья, но нельзя ни засучить рукава, ни расстегнуть куртку: мошка одолевает.