На суше и на море - 1978

И вот она — ее первая пещера. Тишина — только звон капель, шипение карбидной лампы и стук собственного сердца. Кастере подводит Колетт к стене и ведет ее рукой по тонким линиям, врезанным в скалу. Быстрые пальцы нащупывают силуэт. Лошадь?! Двадцать тысяч лет назад острым кремнем сделал этот рисунок неведомый художник. В следующем зале ждет Колетт знаменитый Рычащий Лев. Пасть его раскрыта, клыки оскалены, весь он — неукротимое бешенство, еще мгновение — и он прыгнет… По спине Колетт пробегает холодок. Как будто исчезли тысячелетия, и только-только ушел за поворот скалы человек, который высек в скале этот рисунок. Он встречался с огромным хищником лицом к лицу, боролся с ним и побеждал его. Он на память знал каждое движение этого мощного и гибкого тела, он помнил тяжелый взгляд его янтарных глаз. Не осталось и праха ни от охотника, ни от его великолепного врага, но восторг победы, восхищение грозным противником донеслись до наших дней. И маленькая слепая девушка, проводя пальцами по рисунку, как будто читает мысли человека, жившего бесконечно далеко — за многие сотни поколений от нас. А под рисунком льва на мягкой глине еще сохранились следы колен художника… И Колетт старается запомнить каждый штрих на скале, каждое мгновение этого дня.

В пещере Лябастид есть множество других рисунков, выгравированных или написанных краской, — это изображения лошадей, бизонов, северных оленей и даже двух людей-колдунов (может быть, это автопортреты?). Колетт может «увидеть» очень немногиe из них — только гравировки, к которым можно прикасаться, но Кастере подробно рассказывает ей обо всем. Она пробует ногой пол, утоптанный первобытными людьми, совершавшими здесь ритуальные танцы. Она ощупывает сталактиты, не сухие и мертвые, как в музее, а живые, с капельками воды. Она прослеживает пальцами волнистые занавеси и витые колонны, постукивает по ним камешком и слышит гул, уходящий под своды. Ее мечта исполнилась: она в пещере — и этот новый мир не враждебен, а понятен ей. И она бесконечно благодарна своему удивительному проводнику.

В следующий раз Колетт спускается в Лябастид другим путем — и новым для нее способом. Она так много читала о свисающих в пустоту легких и тонких тросовых лесенках — и вот в страховочном поясе и каске, которую когда-то носила покойная Элизабет Кастере, она спускается по узким — чуть шире ладони — ступенькам. Конечно, первый спуск проходит не совсем удачно. Минут десять Колетт, зацепившись ногой, дергается, как муха в паутине, высокомерно отказываясь от помощи, и все-таки освобождается сама, спускается на дно — и в первый раз в жизни гладит спящую летучую мышь — холодную и пушистую.

Потом была пещера Риусек, с залами, высокими, как собор, и удивительным эхом. В ней Колетт пришлось преодолеть нелегкий скальный подъем, и порой ей казалось, что она в горах — так привычно было то, что делали ее руки. Позднее Кастере признается друзьям: «Она сказала, что это легче, чем горы, а я-то думал, что выбрал ей трудную пещеру!»

Приятной прогулкой была поездка по пещере Лабуиш — три километра тишины по подземной реке в маленькой лодке с Кастере и его друзьями. Эта вода не была похожа на горные потоки — она казалась неподвижной, и только по движению воздуха можно было понять, что лодка не стоит на месте, а плывет по течению. В пещере Листр Колетт вместе с дочерью Кастере Раймондой опустилась на глубину ста метров по тросовым лестницам, повисшим в пустоте, и, казалось, весь мир медленно вращался вокруг, а это всего лишь крутилась лестница. Сто метров отвеса — высота тридцатиэтажного дома, почти четыреста зыбких, уходящих из-под ноги ступенек. В тот раз она с Раймондой впервые совершила сквозное прохождение двух пещер — они вышли на поверхность, поднявшись в колодце пещеры Тиньягюс. Это было бы недурным достижением и для зрячего спелеолога. Но самой памятной оказалась не эта пещера.

У Колетт была мечта, давняя и настойчивая. Когда она рассказала о ней Кастере, старый исследователь был озадачен фантазией своей «пещерной дочки», как он называл Колетт, и пытался ее отговорить. Одно дело — ходить по пещерам вместе с опытными, знающими их людьми, и совсем другое — остаться на ночь одной в подземной глубине. Не всякий спелеолог настолько уверен в себе и Своих нервах, чтобы отважиться на это. Но Колетт настояла на своем. И вот вместе с Кастере она входит в пещеру Гаргас, некогда бывшую святилищем первобытных людей.

Первый зал, названный Медвежьим. Здесь на стене — удивительные и странные следы, отпечатки ладоней, на которых не хватает суставов или даже целых пальцев. До сих пор у самых примитивных племен на Земле сохранился обычай отрубать фаланги пальцев в знак траура.

На другой стене Колетт прикасается к прочерченным в скале рисункам голов быка и лошади. А дальше, у конца длинной, извилистой галерей, — оттиск узкой ладони, быть может женской. Он надежно защищен тонким слоем кальцита. Колетт вкладывает в него руку — пальцы заполняют отпечаток, он сделан как будто ее рукой, а между ладонями тридцать тысяч лет.