На суше и на море - 1981

Молчим, вглядываемся в ночь, ведь по-московски уже ночь, двенадцатый час, а над рекой, над северными просторами стоят сумерки; только дали как-то посинели: тай земля слилась с небом в одноцветье, и пространство расширилось до бесконечности, детали в нем потерялись.

— А вот и устье, — говорит Кряжев и встает.

Сухона наискось пересекает путь Вологде. Левый берег луговой, не выше двух метров — черная полоска над водой. На берегу двухэтажный дом, верхние окна светятся. Диспетчерская речного флота.

— Как вы, «Чагода»? — раздается оттуда по радио. — Далеко идем? На борту порядок?

— Порядок, — отвечает капитан. — В Иванов Бор. Кто впереди нас?

— «Тарнога» прошла, минут сорок. До Знаменитого вы ее обгоните.

Смотрю направо. Еще одна, более светлая полоса воды вырывается из мглы правобережья за полкилометра от устья Вологды. Полоса отличительно поблескивает, струится радостью.

— Это Лежа. — Юрий Сергеевич угадывает и предупреждает мой вопрос. — Чистая река, не чета нашей.

Повинуясь рулям, «Чагода» описывает плавное полукружье — теперь нос ее смотрит строго на яркую Полярную звезду. Плеск за кормой усиливается, слышнее моторы. Прибавили ход.

Уже заполночь. Над лугами рождаются клочья тумана. Их не отличишь от озер — такие же тускло-серебряные, как вода, небо, дали. Очаги тумана растут, соединяются. Движешься, будто в пустоте, посреди необъятной, тихой и таинственной сферы, где нет даже звезд. Туман закрывает землю, реку, небо, властно хоронит реальный мир. Исчезают и низкие берега, и вода за бортом. Сумерки сгущаются, уже нет верха-низа, права-лева. Белесая круговерть.

Юрий Сергеевич за пультом спокоен. Пощелкивают кнопки и клавиши, судно послушно воле капитана. Как можно что-нибудь различить в молочной бездне, сквозь которую мы плывем? Редкие огоньки бакенов подозрительно быстро мигают и тотчас пропадают.

— Привычка, — коротко говорит Кряжев. — Я здесь хожу восемь, нет, девять лет. Десятки раз туда-сюда. Присмотрелся к берегам, к каждой кривизне. В лоцию могу не заглядывать, все по памяти. К тому же и родом отсюда. Деревня Суховерхово около Кириллова. Там школа, детство. Полазил по озерам-речкам с удочками, побегал за чибисами в лугах-болотах. Закрою глаза — и могу представить любое место.

Он говорит отрывисто. Сбоку мягко светит лампочка. На молодом красивом и строгом лице Кряжева возникает долгая улыбка. Она оттуда, из детства с удочками, где неповторимые дни, мать, бабушка… Вздохнул и закурил. «Чагода» шла на скорости по затихшей, сонной реке. Где-то близко под днищем таились мели — отвлекаться разговорами опасно.

Ночь отступала. Туман стал просвечивать. Вот зачернел один берег, второй, проявились силуэты деревянных домов с высоко поднятыми окнами, лодки под берегом, лестницы, а дальше прорезались трубы, еще трубы и заводские корпусах красными от бессонницы окнами. Город Сокол.

Сухона здесь полна, лесом. На берегах горы уже обсохших бревен, бесконечные плоты на подходах к городу, кивают черными головами вставшие на попа топляки. Речники их так и зовут: голованы. Кряжев морщится и сбавляет ход, когда под судно уходит такой подарок…

— Откуда они, Юрий Сергеевич?

— Со дна реки. В городской черте и на подходах немало утонувших бревен, — отвечает капитан. — Иные бревна с тяжелым комлем приподымаются, плавают, полузатопленные.

Проходим сквозь город деревообработчиков и бумажников. Незаметно и тихо светает, и не поймешь, откуда свет. Солнца еще долго не будет: часы показывают три; но небо уже налито перламутровым сиянием, один край подрумянен, и на этом фоне рисуются дальние деревни — типографской гравировки линия черных изб, крытых дворов с капитальными воротами, дощатых дорожек и лодок под мокрыми от росы березами.

Река ровно движется под нами. Вода дышит теплом. Спрашиваю, можно ли прибавить ходу. Кряжев неопределенно пожимает плечами.

— Попробуем…

Моторы приобретают басовую тональность. Из рубки видно, как приподымается нос. Корма, естественно, садится. И сразу же возникает противная дрожь. Теплоход гневно трясется. Кряжев неторопливо сбавляет обороты.

— Вот так. Мы идем с осадкой примерно полтора метра. Чуть больше, при скорости, — и уже достаем дно. Ограничитель…

Что же сделалось с тобой, Сухона?

На обоих берегах от истока до далекого града Великого Устюга всегда стоял лес. И был он твоим другом и хранителем, этот густой и бесконечный лес. Все притоки процеживались сквозь лесную чащу и пополняли русло главной реки чистой, свежей водой. Все родники и болота в лесу питали Сухону. Была она глубокой, полноводной даже в жаркие годы, всегда богатая рыбой и бобрами в укромных притоках.

На ее берегах и поблизости охотно селились люди, ставили погосты, из которых пошли города, известные в истории: Прилука, Вологда, Шуйское, Тотьма, Нюксеница, Великий Устюг. К озерному поречью тяготел и древний Кириллов, и Харовск, и молодой Сокол. Рекой жили и рекой пользовались, почитали, дивились красотой и сами украшали.

_{Ремонт Сухоны. Землечерпалка углубляет дно на фарватере реки}