На суше и на море - 1984

Этой весной нам предстояло снимать фильм о северном олене. Собирать киноматериал об интересном животном Севера мы решили у мансийских оленеводов. В апреле они перегоняют оленей сначала к восточным склонам хребта, потом на плоские вершины Урала, где у маток происходит отел — рождение оленят.

Здесь, недалеко от речки Апсии, паслось оленье стадо, которое манси погонят на уральские горные пастбища. Часть оленей — тринадцать животных с пятью нартами — предназначалась для нашего киносъемочного оборудования.

Дальнейший путь в горы должен был пройти мимо жилья других мансийских оленеводов, живущих вблизи «священного» озера Турват, — Самбиндаловых. Там предполагалась длительная остановка для сбора бригады пастухов и снаряжения всего каравана.

В памяти моей навсегда осталось это тихое утро.

Сосновый бор был присыпан легкой снежной пудрой. С неба медленно падали едва заметные снежинки. Мохнатые ветви в утренних лучах заискрились золотом: из-за деревьев поднималось солнце.

Изредка лес оглашался «автоматной очередью» стукача-дятла желны. Было слышно, как где-то в стороне квохчут глухарки от любовной тоски. В тайге зарождался апрельский день.

В лесу залаяли собаки…

— Кто-то от Мониных идет сюда, — прислушался мой спутник Юргенс.

И верно, прошло минуты три, на тропе показался охотник.

— Илья… Сын старика… — сказал я.

Вскоре к нашему стану подошел молодой манси. Пышная шевелюра на голове, ружье наперевес, на ногах нярки — низкая обувь, сшитая из лосиной кожи.

Поздоровались. Предложили гостю кружку чая. Не отказался. Юргенс завел с ним разговор.

Но парень, внезапно прервав беседу, обратился ко мне: — А я тебя знаю. Лет двенадцать назад видел. Ты на Маньпупы-нёр ходил. И отец тебя помнит…

Мне это было приятно слышать.

Припомнился первый поход на Урал и великан в мансийском наряде, с заплетенными в две косички волосами — Николай Ильич Монин. А сын его Илья тогда был мальчишкой.

Узнав, что мы собираемся к его отцу, он обрадовался и засуетился:

— Я скорее домой побегу, пока старик в лес не ушел. Котел с мясом поставлю…

Илья скрылся в лесной чаще. Немного погодя и мы пошли следом за ним. Тропа повела нас по большому бору, растущему на возвышенной гривке вдоль речки Апсии. И вскоре среди сосен показалась просторная поляна с мансийскими строениями — Амсияпауль.

Залаяли собаки. Их сбежалось много. Окружили нас, обнюхивают, но не кусаются, как наши дворняги.

Из избы вышел сам хозяин Николай Ильич в цветастой рубахе, на ногах нярки. Все такой же мансийский колосс — крупный, широкоплечий. Встретил нас радушно.

— Я тебя сначала не узнал, потом вспомнил, — приговаривал он и тряс мою руку.

За двенадцать лет Монин постарел. По-видимому, и я изменился — он пытливо рассматривал мое лицо.

— Наверно, опять на Маньпупынёр собрался? — спросил он меня.

— Нет. На этот раз буду снимать ваших оленей…

— Не забываешь нас. Спасибо, — одобрительно сказал старик. Пока вели разговор перед домом, я успел разглядеть мансийское становище. Хороший бор окружал приют лесных отшельников. Главное жилье — это большая и широкая изба, сложенная из длинных сосновых бревен. Выстроена с соблюдением всех норм мансийской архитектуры: крыша сшита из бересты, сама изба приземиста, словно приплюснута, вход ориентирован на юг. К дому кольцом примыкает изгородь, образующая загон для оленей — пусас. За ним на высоких столбах возвышаются четыре сомьи — амбары для хранения припасов.

Холм, на котором стоит изба, круто спускается к лесной долине Апсии. Речка змейкой вьется в густоте высокоствольного ельника. Под косогором устроена норма — полка, высокий настил для хранения лосиных, медвежьих и оленьих костей.

У пожилых манси сохранился обычай — беречь кости лесных особо почитаемых зверей.

К жилищу почти вплотную был пристроен маленький теремок. Это манькол — женская изба. Терем, как выяснилось позже, в основном выполняет роль родильного дома.

Перед крыльцом основной избы шумел костер. Над пламенем висел большой котел. Мать Николая Ильича, очень старая женщина, деревянным черпаком мешала в нем варево. Готовилось угощение.

Хозяин пригласил в дом.

— Давай заходи… Посидим поговорим, то да сё…

Изба внутри очень просторна. Потолка нет, вверху множество жердей для просушки одежд. Вдоль двух стен сделаны отсеки с нарами — своего рода отдельные комнаты.

Старушка мать и молодая жена сына Анна загремели стаканами, кружками, мисками. Николай Ильич, как глава семьи, давал женщинам распоряжения.

_{Отдых на долгом таежном пути}

На стол поставили большое деревянное блюдо с дымящейся вареной лосятиной — целая гора. Николай Ильич пригласил к столу:

— Садитесь, мужики. Мяса поедим, чаю попьем, то да сё… Гостеприимство свойственно всем народам мира. Хлебосольство маленького северного народа манси исходит от души и сердца, искреннего желания угодить гостю хотя бы одной кружкой чаю, одной спичкой. И очень трогательно видеть, когда почти ничего не имеющий человек делится с вами последним, что у него есть.