На суше и на море - 1984

— Ну ладно. Отец расскажет тебе про него сегодня вечером! Потрескивал лед под полозьями нарт. И от этого шума олени бежали словно ошалелые. Вскоре мы были у дальнего конца Турвата, там, где со стороны Нёройки в озеро втекает «священная» речка Ялпынья.

По старинному поверью, на ней, как и на других речках с названием Ялпынья, манси нельзя было не только рыбачить, но и просто находиться. А Роман преспокойно устроил на ее берегу шалаш, расставил подо льдом сети на язей. И подолгу здесь жил.

Пока он собирал рыбу в мешки, успел мне рассказать, что вверх по Ялпынье й кедраче стоял когда-то идол Сёхрынгойка; что охотники, попадая на ручей Сопратсос, протекающий под «священной» горой, вырубали на дереве особый знак «сопра» — своего рода талисман, разрешающий им охотиться в этих местах; что под горой Ялпингнёр есть другое «священное» озеро — Маньялпингтур, то есть Малое Священное. А воду из «священных» озер пить было нельзя. Сам Роман придерживается этого запрета.

— Где же ты берешь воду, когда живешь здесь? — спросил я. Он неопределенно ответил:

— А в любом ручейке в стороне от озера и речки Ялпыньи…

— Почему же из Турвата нельзя пить воду?

— Не знаю. Старики так велели. Да она и невкусная, я как-то попробовал. — рассмеялся Роман.

Роман погрузил на нарты два мешка стылых язей.

— Ну что, поедем? — сказал он, улыбаясь. — Вечером язей турватских попробуем…

Олени снова помчали нас по ледяному панцирю Турвата.

На столе горела керосиновая лампа. Пар струился от вареных язей, разложенных на деревянном блюде. Из большой миски по избе разносился аромат топленого медвежьего сала. Развалясь на шкурах, Роман тихонько бренчал струнами мансийского музыкального инструмента — санквылтапа.

В эти вечерние часы Петр Ильич рассказывал нам о Нёройке — таинственном владыке, обитавшем на «священной» горе Ялпингнёр. Его якобы видели Устин Самбиндалов из Усть-Маньи и Василь Тасманов с Пелыма.

— Приехали они как-то зимой на Турват. Смотрят — на другом берегу большое стадо оленей пасется. Голов двести. В упряжке три белых быка. На нартах лежит шкура, тоже белая. Рядом стоит высокий мужик с хореем, в белом же совике[4]. А вместо собаки около него росомаха бегает…

— Росомаха? — переспросил я с удивлением.

— Ну, росомаха. Мужики было направились туда, в стадо. Думали, оленевод какой, незнакомый. И че-то отвернулись в сторону, посмотреть… Потом взглянули опять на озеро — ни стада, ни человека не стало, исчезли. Пришли мужики на то место — следов нет. Как же так, думают, ведь оленей было много, а куда девались следы? Потом стали догадываться: значит, это был сам Нёройка!

Хотя рассказанное стариком — плод фантазии, вызывающей у слушателя улыбку, важно другое — мансийские сказки являются произведением народного творчества, интереснейшей выдумкой людей. В них иногда отражались подлинные эпизоды прошлой жизни манси, самые сокровенные их мысли и мечты. Некоторые мансийские сказки обладают той прелестью, что рассказываются как были. И рождены они в среде древнего уральского племени, которое сохранило в своем устном фольклоре память даже о ледниковом периоде Каменного пояса.

— Рассказывать еще? — спросил Петр Ильич, усмехаясь. — Или на завтра оставим?..

— На другой вечер оставь, — сказал Роман и посмотрел в окно. Тайга уже тонула в темноте. Время было позднее.

Из Няксимволя привезли Савву — сына бригадира оленеводов. Он был взят из интерната за месяц до окончания учебного года. Мальчик всегда проводил лето с родителями в горах Урала, для того чтобы проходить там школу жизни и постигать премудрости оленеводства и охоты.

Отец и мать не против того, чтобы зимой их единственное чадо находилось в школе, но, когда наступает весна и надо гнать оленье стадо на Урал, они забирают сына из интерната. Считают, что Савва должен освоить ремесло предков — мечтают сделать из него первоклассного оленевода и охотника.

По-моему, направление правильное. Профессия оленевода в наше время становится редкостью. Хорошо, если оленевод будет к тому же еще и грамотным человеком, образованным. Родители это понимают: с первым же снегом отправляют на оленях сына обратно в школу.

Савве двенадцать лет. Он совсем не похож на своего отца, черноволосого смуглого брюнета, которого темная шевелюра, большие черные глаза и нервная резкость в движениях делали похожим на цыгана. Мальчик же был светлым шатеном с серыми глазами. В его внешности проглядывалось больше от матери, жены Дмитрия, Евдокии.

Мальчик как мальчик, каких миллионы: немного застенчив, нежен к своей матери и без ума от собак.

Для своего любимца — мохнатого пса Пуни он сколотил конуру в виде крохотного домика: сруб из тонких бревнышек, проложенных сухим мхом, утепленный потолок, островерхая покатая крыша из досочек — все, как полагается. Собаки отвечают мальчишке беспредельной привязанностью. Он — командир среди этой мохнатой компании, состоящей из молодых песиков: Дружка и Розки, элегантного, с длинной белой шерстью Пуни и важного, неторопливого пожилого Паля.