На тихой Сороти

Митинг начался выступлением секретаря райкома Федора Федотовича, и шел он так долго, что наиболее нетерпеливые демонстранты тут же, стоя, закусывали и пили принесенное с собой пиво. Я поискала глазами Леньку Захарова и, не найдя, догадалась: Ленька под трибуной, у Ходиного огромного барабана. А Ленькины адъютанты, как саранча, облепили тракторы. Шесть тракторов вышли на демонстрацию. И не какие-нибудь слабосильные «феденьки-фордзоны», а «СТЗ», с нового Сталинградского тракторного завода. Совсем недавно вступил в строй завод, и вот уже в районе шесть машин. Не шутка. Мои одноклассники смеются, весело машут мне флажками. Люська что-то кричит, сложив ладони рупором. Все равно не слышно. Пионерский галстук у Люськи повязан поверх пальто. Вот хвастунья: чтоб все видели, что она теперь пионерка.

А вот и Катя рядом с Анной Тимофеевной. Красный берет нашей вожатой по моде сдвинут на одно ухо. Ты гляди-ка: Виталий Викентьевич, с огромным красным бантом на груди, держит под руки Надиных теток. Барышни Прянишниковы не в черных шляпах, как всегда, а в зеленых, и тоже с красными бантами на бархатных жакетах. А их кавалер в новом пальто и в новой шляпе. Вот это — да!..

Здесь же и моя расфуфыренная бабка. Голубой атласный сарафан так и струится из-под черной плюшевой кофты. На голове ковровый праздничный полушалок. Бабка держит за руку Вадькуг а Вадька — свою подружку Эммочку. Рядом во все скулы сияет Стеша. В синих волосах красная лента.

После Федора Федотовича выступал Иван Иванович— председатель, потом моя мать, военком: Перовский, представители от колхозов, от больницы, от столовой, от электростанции и от районной пожарной команды...

Демонстранты бурно хлопали каждому оратору, кричали «ура», пели:

Заводы, вставайте!

На битву шагайте?

И гремел духовой оркестрг исполняя туш.

Я выпалила свою «речь» единым духом, не моргнув глазом.

Что тут поднялось! Кричали школьники, подбрасывая в воздух картузы и шапки, кричали взрослые. И хлопали, хлопали без конца, как в клубе на спектакле. Музыки совсем не было слышно. В правую щеку меня поцеловал военком Перовский, в левую — Федор Федотович и, как взрослой, пожал мне руку.

— Поздравляю! — сказала мать.

И было не понять, довольна она или нет. Зато моя бедная бабка сомлела от гордости. И ее отпаивали пивом какие-то веселые парни.

Дома Тоня хохотала до слез:

— Ну и солдат. В огне не сгорит и в воде не утонет.

А мать хмурилась?

— Не понимаю я Анну Тимофеевну. Что она с тобой носится? Вырастешь зазнайкой.

И бабка туда же:

— Ох, не возгордись, дитенок! Кому много от бога дано, с того много и спросится. Как в священном-то писании сказано: «Возлюби, ближнего своего, как самого себя, и воздастся тебе сторицею». А может, и не так сказано, а все ж смысл один...

Мне стало досадно: в такой день портят настроение! Я наскоро перекусила и ушла в школу на праздничный вечер.

Горбоносый, усатый, важный, хоть и небольшой ростом, полковник-золотопогонник наотмашь хлестал белой перчаткой по лицу молодого пленного - красноармейца, картавя, ругался по-иностранному и приказывал немедленно- расстрелять «этого оголтелого большевика».

В круглом, битком набитом зрителями зале клуба стояла напряженная тишина. В первом ряду хлюпала носом моя бабка. Спектакль пронял ее до слез.

Пьеса из времен гражданской войны, сочиненная местными комсомольцами под руководством Анны Тимофеевны, шла с огромным успехом. Школьников не пускали, но наша компания проникла на галерку благодаря тому, что на контроле на сей раз стоял Ходя, не занятый в спектакле.

К стенке мерзавца! — гремел полковник — библиотекарь Виталий Викентьевич. Парадный мундир Надиного покойного деда был явно велик артисту, эполеты свисали с плеч. Но играл он великолепно.

Не жалеть свинца на этого подлеца!

Да здравствует мировая революция! — выкрик\нул бесстрашный красноармеец Петя-футболист.

Тишину то и дело взрывали неистовые аплодисменты. Зрители топали ногами, кричали:

— Браво, Петька!

— Так их!

— Крой буржуев!

Тоня сидела рядом с бабушкой и, кусая от волнения батистовый платочек, не спускала с Пети глаз.

А после спектакля случилось смешное и досадное происшествие. Виталий Викентьевич едва не оказался жертвой своего таланта. После спектакля, не снимая раззолоченного мундира, чтобы его не помять, артист, довольный собой, не спеша возвращался домой. Вдруг из «Шаги-раги» выскочили три полупьяных верзилы ы закричали: - — Вот он, гад рябый!

Вот он, который над красным бойцом измывался!

Бей! Круши!

От неминуемой расправы артиста спас сам начальник Милиции Чижов, который в этот поздний час случайно проезжал по Пушкинской улице. Перетрусившего Виталия Викентьевича он отправил домой под конвоем. На другой день весь поселок хохотал. Зато Виталия Викентьевича наградили Почетной грамотой и как ударника культурного фронта. Старый артист был а растроган до слез.

Так весело и смешно закончились у нас Октябрьские праздники.

Пришла зима. Снежная, вьюжная, морозная. От холода трещали липы на Святой горе. Замерзали на лету вороны. Но зато в редкие солнечные дни все было как при Пушкине.'

Под голубыми небесами