На трассе — непогода

Эльза очень быстро продала все, что у нее было, даже пальто она обменяла на телогрейку, получив в придачу десяток мерзлых картофелин. В запасе оставались только туфли, лакированные красивые туфли, они долго лежали у нее в узелке, и вовсе не потому, что были ей чем-то дороги, просто, глядя, во что были одеты люди по ту сторону проволоки, она считала: такие туфли здесь никому не нужны, и вряд ли за них дадут хоть что-нибудь; если она их начнет предлагать, ее, скорее всего, поднимут на смех. Но у нее больше ничего не оставалось, и она была так голодна, что подумала: а вдруг получится обмен, — и, завернув туфли в тряпицу, понесла их к проволоке.

Едва она развернула их и протянула в неуверенной надежде, как закутанная по брови в платок старуха просунула за проволоку руку и быстро-быстро заговорила. Эльза не понимала языка, на котором говорили русские евреи, и только отдельные слова, схожие с немецкими, доходили до ее сознания. Из длинной речи старухи она уловила лишь, что за туфли предлагают картошку. Боясь, что старуха может передумать, Эльза сунула ей туфли. Та доставала из сумки картофелины и дрожащей рукой бережно, словно они могли упасть и разбиться, протягивала по одной Эльзе.

— Ты что, хрычовка, девочку обдираешь? — раздалось над ухом старухи, и та чуть не присела от испуга. — А ну, гони еще два десятка. Ты же за эти чоботы ведро у крестьян схватишь.

Эльза не поняла окрика. Она только увидела за старухой высокую женщину.

Старуха неожиданно взвизгнула на высокой ноте, метнулась было от проволоки, но высокая женщина схватила ее за плечо и расхохоталась.

— Я сказала: гони. Ты меня знаешь!

— Немчуру пожалела! — вскипела старуха. — Побойся бога, Лизка!

Старуха, видимо, знала, что спорить с этой женщиной нельзя, торопливо высыпала из сумки картошку, вложила ее в тряпицу Эльзе и, бормоча ругательства, пошла от проволоки.

Эльза удивленно смотрела на неожиданно явившуюся покровительницу.

— Не узнаешь? — спросила ее женщина по-немецки и усмехнулась разбитой губой. Она была молода, со строгим библейским лицом, только глаза у нее были озорные.

— Нет, — сказала Эльза.

— А ведь это я сидела в «малине» под печкой.

Но Эльза только помнила, что лицо той женщины было черно от сажи.

— Значит, это были вы?

— Я! — обрадовалась высокая и на этот раз улыбнулась — стали видны ее ровные, крепкие зубы, яркие в своей белизне.

— А я ведь вчера тебя видела, — сказала женщина. — Вон там, у барака. Тебя остановил эта сволочь оберст-лейтенант. В толк не возьму, для чего он тут несколько дней шляется. Я боялась, что он тебе что-нибудь сделает. Тут иногда появляются такие, что охотятся за хорошенькими девочками. Им это запрещено, но когда они выпьют… Сама понимаешь, запретный плод. Он не этого от тебя хотел?

— Нет, — ответила Эльза. — Он меня знает. Мы из одного города.

— Смотри-ка ты! — удивилась женщина и тут же опять усмехнулась. — Поговорили, повспоминали?

— Мы были соседями. Мой отец учил его.

Женщина внимательно посмотрела на нее, перестала улыбаться и на минуту задумалась.

— А что, — сказала она словно для себя, а не для Эльзы, — все бывает. — И тут же вскинула голову, спросила строго: — Тебя как зовут?

— Эльза.

— Ну вот, мы почти тезки. Я — Лиза. Знаешь что, бросай свою похоронную команду. Зачем тебе таскать мертвяков? Это не лучший способ заработать. Приходи утром на Шклафн-плац, к бирже. Ваши бывают. Пойдем в рабочую колонну. Там хоть можно наверняка пожрать. Обязательно приходи, — может быть, мы что-нибудь придумаем вместе.

Она кивнула Эльзе и быстро пошла от проволоки.

Эльза колебалась — идти ли ей на Шклафн-плац или остаться в похоронной, где она уж привыкла, — но все решилось само собой. Под утро, когда еще было темно, ее разбудила Лия, она стояла перед Эльзой одетая и шептала:

— Выйди, ты мне нужна.

Эльза вышла следом за ней на улицу, от выпавшего ночью снега во дворе было светло, и Эльза увидела стоящую в стороне дочь Лии, у ног ее лежал мешок. На груди Лии поверх пальто поблескивал католический крестик, словно выставленный напоказ. «Зачем она это? — подумала Эльза. — Ведь серебро могут отнять солдаты или полицейские».

— Я ухожу, — тихо сказала Лия. — Совсем… Мы тут все погибнем, все, все. Нас пригнали сюда на смерть. Каждый день столько убивают. — Она начала спокойно, но чем дольше говорила, тем взволнованней становился ее шепот, глаза ее приблизились к Эльзе и светились почти безумным блеском. — Я хочу ее спасти… ее, — указала она на Суламифь. — А Юзек останется. С ним мы не пройдем, у него такое лицо… А мы не типичные, Эльза. Мы всем скажем, что мы поляки. Я знаю язык… Я давно это задумала…

— Куда же ты пойдешь? — прошептала Эльза.

— В Польшу. Это не так далеко. Я умею шить, делать шляпы. Нас приютят в деревне, у меня есть немного золота. Мы спасемся… Я знаю лаз… Мы уйдем, как рассветет, а сейчас переждем в развалинах.

— Но что же будет с Юзеком?

Лицо Лии передернулось в судорожной гримасе, глаза еще больше расширились.