На трассе — непогода

На следующий день Отто Штольц обошел двор котельной, осмотрел, как идет разгрузка торфа и доставка его на вагонетках, потом вызвал к себе офицера, отвечающего за этот участок работы.

— Вы плохо справляетесь со своим делом, — резко говорил Штольц. — Вы, видимо, решили, что отопление здания всего лишь дополнительная нагрузка на нашу команду и к ней можно относиться с холодком. Вы забыли, что в военном деле нет второстепенных обязанностей. Между тем вам поручен ответственный участок. Достаточно выбыть из строя котлам — и это парализует работу многих армейских служб, размещенных в здании…

Офицер слушал молча стоя навытяжку; он не понимал, за что получает выговор, так как вовсе не считал работу котельной второстепенным делом, старался исполнять ее хорошо, но возразить Штольцу или же попытаться оправдаться боялся: он знал — оберст-лейтенант бывает крут в своих решениях, строго наказывает офицеров за нерадивость, слишком уж рьяно занимался Штольц наведением порядка после своего предшественника.

— Вы набрали в рабочую колонну бездельников, — сухо и жестко говорил Штольц. — Двести человек с трудом справляются с подачей торфа. Подумать только — двести человек! Это двести пайков из армейских запасов. С сегодняшнего дня я сам займусь котельной. Почему вы не доложили мне, что прежде талоны на питание этим бездельникам выдавал лично начальник команды? Отвечайте! Я вас спрашиваю!

— Я полагал, у вас достаточно много дел, — запинаясь, произнес офицер.

— Ваше дело было доложить, а не полагать. Талоны на питание передадите мне. Я сам буду распоряжаться поощрением тех, кто честно выполняет долг. Все!

Через час Отто Штольц появился на Юбилейной площади в сопровождении дежурного офицера.

Оглядывая площадь с деревянного возвышения, он цепким взглядом дальнозорких глаз увидел среди множества людей, над которыми клубился пар от дыхания в морозном воздухе, Эльзу и, указав дежурному офицеру на эту группу, приказал:

— Сто человек оттуда и сто русских, те, что рядом.

Офицер бойко сбежал с помоста, и вскоре рабочая колонна была построена. Штольц прошелся вдоль нее, остановился возле Эльзы и сказал:

— Эта — старшая, а эта, — кивнул он на высокую женщину, показавшуюся ему знакомой, — помощница.

Колонна двинулась к воротам, а Штольц пошел к своему «опелю», из которого с услужливостью выскочил белобрысый Ганс, чтоб открыть перед ним дверцу.

Сначала гетто начиналось за улицей, которая носила название старинной реки Немиги, той самой, где «снопы стелют головами, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела…». Потом территорию гетто уреза́ли несколько раз, и она отступила от Немиги. Я попал на эту улицу, когда здесь прокладывали широкую трассу, сносились старые дома, их сносили и дальше, к Юбилейной площади, старенькие деревянные строения, двери которых когда-то обиты были железом, содранным с сараев и крыш разрушенных домов, будто таким способом можно было установить преграду ломящейся смерти. Местами еще сохранились горбатые улочки, мощенные булыжником, за заборами густо росли яблони, отягощенные румяными плодами, но их уже окружали ряды новых домов, и маячила в отдалении, отсвечивая дымчатыми стеклами, высотная гостиница «Юбилейная». А на площади — рынок, огороженный серыми бетонными плитами, на деревянных столах горки лоснящихся яблок, пупырчатые огурцы, помидоры и возы с отборным картофелем — разваристой бульбой… Было ли здесь то, о чем теперь я так много наслышан, и могло ли быть?.. Веселые голоса людей таяли в прозрачности августовского дня.

Когда я покинул Юбилейную площадь и шагал по булыжной мостовой, то ощутил тупые удары, словно идущие из-под земли. Мне стало не по себе. Остановился, чтобы проверить, не показалось ли это мне, неужто и в самом деле может вздрагивать земля, но удары продолжались. Мне стало страшно — только что думал о тех, кто много лет назад погребен здесь, и возникла невероятная мысль: они рвутся наружу. Быстро свернул за угол, и все разъяснилось: мощный кран опускал металлическую бабу на бетонную сваю, вгоняя ее в грунт. Я обратил внимание на разрушенную хибару, наполовину снесенную бульдозером, сам бульдозер, опустив вогнутый нож, стоял тут же, кабина его была пуста. В хибаре под содранными досками пола, рядом с погребом, открывалось узкое пространство, отделенное стенкой, сложенной в один кирпич, где могли бы укрыться человека три, и я догадался, что это и есть одна из пресловутых «малин» — тайное убежище, какие создавались в гетто, чтобы можно было спастись от погромов. Спрыгнул в него. Там валялись клочки старой, сгнившей бумаги, а в углу нашел значок с надписью «Осоавиахим». Никогда я не был нумизматом, не собирал ни монет, ни медалей, ни значков, но этот бережно спрятал в карман… Значит, все было, это не кошмар, не страницы черной книги ужасов, это было.

— Эй, ты что там копаешься? — услышал оклик, и когда поднял голову, то увидел белокурого парня в засаленных джинсах, жующего булку с колбасой. — Клад, что ли, ищешь? — сказал он и хохотнул.

Я вылез из ямы.

— Работаешь здесь? — спросил я.