В Минске я жил лихорадочной жизнью; никогда не думал прежде, что так может увлечь расследование; каждая новая деталь о днях оккупации этого города, которую узнавал, казалась мне бесценным кладом; я бережно сохранял ее в памяти и так был увлечен поисками, что порой мне начинало чудиться: я попал в минувшую эпоху и начинаю существовать в ней рядом с Отто Штольцем и Эльзой, слышу их голоса, читаю их мысли и наблюдаю каждое движение…
Перешагнув порог, они остановились в рабочем кабинете Отто Штольца, обе припорошенные ржавой торфяной пылью, она въелась в складки их лиц. Эльза и Лиза. Некоторое время Штольц продолжал сидеть за столом, рассматривая их, взгляд его соскользнул им на ноги — на обеих были одинаковые грубые ботинки, покрытые заплатами. Нет, они не оставили следов на чистом полу, они тщательно вытерли обувь, прежде чем войти в кабинет. Штольц раскрыл папку, вынул оттуда талоны и, поставив на них подпись, протянул их Лизе.
— Подождешь немного в коридоре.
Лиза поклонилась:
— Да, господин оберст-лейтенант, — и, пятясь задом, вышла, не сводя удивленных глаз с Эльзы.
Едва за Лизой закрылась дверь, как Штольц с силой рванул на себя ящик письменного стола, выбросил из него несколько консервных банок, кирпичик хлеба, колбасу, вскочил, собрал эти припасы и шагнул к Эльзе.
— Это тебе… тебе, — говорил он, задыхаясь от волнения, и стал сам рассовывать банки по карманам ее ватника, а хлеб и колбасу вложил в протянутые руки.