На трассе — непогода

Юзек взял хлеб и колбасу, обнюхал их и начал торопливо, жадно есть, откусывая большими кусками, и глотал их не разжевывая.

— Ты не спеши, — тихо сказала Эльза, — так ты можешь подавиться и заболеть. — И она погладила его по жестким, слипшимся волосам, в ней возникла забытая нежность, захотелось укрыть этого мальчика, защитить, словно он был для нее сейчас самым родным; она вспомнила, что у нее есть мыло, завтра она постарается нагреть воду и помыть ему голову, ведь теперь это ее мальчик и она отвечает за него.

Когда он поел, она расстелила тряпье в своем закутке, уложила Юзека рядом.

— Польша — это далеко? — спросил он.

— Я не знаю. Но тебе незачем об этом думать, ты спи. — И она опять погладила его по голове.

Эльза устала за день работы и все же ночь спала беспокойно, просыпалась, потому что чувствовала, как вздрагивает худое тело Юзека. «Ничего, ничего, — думала она, — мы его спасем. Лиза обещала».

Под утро она уснула крепко и проснулась оттого, что почувствовала — Юзека нет рядом; она пошарила рукой по тряпью — лежанка еще была теплой, тогда она поняла, что мальчик ушел недавно. Эльза вскочила, надела телогрейку, платок, выбежала на улицу. Мутная предрассветная синь стояла над домами, Эльза огляделась. Кричать она боялась и потому заметалась между домом и бараком, но Юзека нигде не было. Тогда, решившись, она выскочила из ворот на «русскую» часть гетто, и в это время в тишине грохнул выстрел, он грохнул совсем близко, и Эльза безотчетно побежала на него.

Юзек лежал на снегу у самой колючей проволоки, где был небольшой лаз; в синей мути скрипели, удаляясь, шаги часового. Эльза кинулась к Юзеку, попыталась приподнять его, рука ее окунулась на груди мальчика в горячее и влажное.

— Свиньи! — закричала в отчаянии Эльза. — Убийцы! Свиньи! С той стороны, где утихли шаги, раздался выстрел, пуля просвистела над головой.

— Стреляйте! — задыхаясь, вскричала Эльза. — Стреляйте! Стреляйте!

Она вскочила, ее трясло в безумном припадке, но выстрелов больше не было. Эльза, обессиленная, опустилась на снег.

— Ну, зачем… зачем ты сюда полез? — прошептала она, глядя на Юзека. — Разве бы ты их смог найти? Дурачок, ты даже не спорол звезды…

Она сидела на снегу до тех пор, пока не почувствовала, что замерзает; тогда она встала, вернулась к дому, взяла санки и снова пришла на то место, где лежал Юзек. Она взвалила его тело на санки и знакомой дорогой повезла на кладбище.

Все следующие ночи она молила бога о Лии и Суламифи: «Боже, дай дойти им и спастись…»

Я не знаю, удалось ли белокурой Лии вместе с дочерью Суламифью преодолеть зимние дороги, где за каждым поворотом, у каждой деревенской околицы злорадно таилась конусообразная смерть, вложенная в магазин автомата или карабина, а если удалось и жива сейчас где-то женщина с древним библейским именем девушки из виноградников, то как несет она в себе нелюдское отчаяние своей матери, решившейся во имя ее спасения пожертвовать сыном?

Часть четвертая ВЬЮЖНЫЕ НОЧИ ФЕВРАЛЯ

Что происходило с Отто Штольцем?.. У него было много работы: инспекция зенитных батарей, поездки на аэродромы, проверка служб наблюдения и неисчислимое множество других забот по охране неба, — но чем бы он ни занимался, всегда помнил: в обеденный перерыв должен выдать талоны и встретиться с Эльзой.

Чем больше я думаю о Штольце той поры, тем явственнее выступает передо мной двойственность его облика.

Сухой, подтянутый, с надменной высокомерностью в лице, жесткий и требовательный к подчиненным, исполнительный перед начальством, с пунктуальной точностью выполняющий возложенные на него обязанности. Впрочем, и прежде, когда он трудился на заводе, — это уж мне рассказали в Эйзенахе, — был таким же аккуратным работником: так его учили. И только мастер Куперман вселял в него свободолюбивый дух инициативы, считая, что инженер должен изобретать. Армия же со своей гигантской, железно отлаженной машиной подчинения требовала от Штольца дела и только дела. «Главное состоит в том, что все решает работа» — так было сказано в одной из военных инструкций; правда, там же была сделана оговорка: «Не бойтесь решений, которые могут оказаться ошибочными, не ошибается только тот, кто ничего не делает, важны не отдельные ошибки, а работа; тот, кто из-за боязни ответственности ничего не делает, не нужен нам». Он следовал этой инструкции, и все же любое выполнение указаний не может быть только механическим актом, хорошая работа — результат такой деятельности человека, когда он верит в ее необходимость, когда реально осязает плоды труда своего и доволен ими. Значит, и Штольц чувствовал удовлетворение от своей деятельности и радовался, когда другие, кто призван был им командовать, положительно оценивали его дела. Так выглядит внешне Штольц той поры, добросовестный офицер третьего рейха, убежденный, что его деяния — необходимость, больше того — они его долг.