На трассе — непогода

— А вон мой танк, — кивнул он на бульдозер, отпивая квас из бутылки, тут же заработали его крепкие челюсти, и на упругих, бурых от загара щеках образовались твердые желваки, а светло-карие глаза смотрели простодушно. — Ну, чего нашел, покажи.

Я вынул из кармана значок, протянул ему.

— Эка невидаль, тут иной раз копнешь — такое вытянешь… Недавно пулемет отрыл. Первоклассный пулемет, смазан, в ящичек заложен. Немецкая вещь.

— Ты здешний?

— В самую точку. С Немиги. Вон два барака, видишь? Слева мой. Там родился и взрастился. Ты какого года?

— Сорок пятого.

— Ну, так ты старик. Я с пятидесятого. До семи лет в том бараке произрастал. И смотри, судьба какая. Завтра мы его рушить будем. Это, выходит, я свой родной дом танком прочешу.

— Тут ведь было гетто.

— Ну, это в другую эпоху… А вообще-то тут везде кости. Как ни копнешь — кости. Минск, считай, весь на том стоит. Я как первый раз наткнулся, страшно было.

— А сейчас?

— Да и сейчас страшно. Только я по-быстрому стараюсь. А скажи, история у меня с бараком. А? Ребятам вот говорю: а если я мировую славу получу, мало ли чего в жизни бывает, и захотят мне мемориал сделать. Так, мол, и так — в этом доме родился… А где, спросят, дом-то? Да он его сам бульдозером… Тут, понимаешь, мужики с киностудии ходили. Говорят: «Зря вы, ребята, все старое рушите. Оставили бы хоть квартал, а то нам и войну снимать скоро негде будет». Так наш прораб их спрашивает: «А вы в той хатине без ванны и, между прочим, с общей кухней жить согласны?»

— А может, и верно надо бы оставить?

Он уже доел свою булку, спрятал бутылку из-под кваса в кабину бульдозера, надел рукавички.

— Знаешь, парень, не по старой рухляди все это помнить будут, по жизням. Тут ведь, в наших местах, семьи нет, чтоб в войну кого-нибудь в земле не оставила. А про это через сто годов не забудут…

Он полез в кабину бульдозера, а я пошел с Немиги, и когда вышел на асфальт, то оглянулся: бульдозер, подняв нож, надвигался на остатки хибары, где я только что копался в подвале…

В предисловии к дневнику Анны Франк, написанном Анни Роймен-Ферхор, я прочел такие слова: «…чудеса не обладают привлекательностью: они могут изумлять, ошеломлять, производить сенсацию, но им не хватает притягательной силы, свойственной всему, что зарождается, постепенно растет, развивается и достигает зрелости». Когда я прочел это впервые, то усомнился в точности сделанного наблюдения, мне казалось, что чудеса, как множество необъяснимых явлений, вызывая к себе любознательность, привлекают, но теперь я убежден, что Анни Роймен-Ферхор не зря все это написала, факт всегда удивительней и заманчивей любой фантазии, а обыденная реальность поразительней чуда, стоит только приблизиться к ней, разглядеть, хоть порой она бывает и зловеща, как зловеще любое время, когда «веют душу от тела».

Вот какую выписку я сделал из судебного отчета 1946 года по делу о злодеяниях, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в Белоруссии: