На цыпочках

Действительно, если бы она узнала, что это я, она с презрением отвернулась бы от меня, потому что я был жалок и смешон. Нельзя быть смешным в присутствии любимой женщины, не надо питать ее ненависть — пусть уж лучше думает, что это был не я. А еще лучше было бы, если бы она подумала, что это тот, Джиу-джиски: жаль, что я не похож на него. Я не понимаю, почему жена полюбила его. Что она в нем нашла? Разве что из ненависти ко мне? Мне горько это сознавать, но иногда мне казалось, что жена так ненавидит меня, что если бы я стал умирать, то она привела бы с улицы первого попавшегося мужчину и отдалась бы ему у меня на глазах, только для того, чтобы отравить мои последние минуты».

Я устал от этих мыслей, и, хотя свет еще не погас, я решил лечь спать, чтобы ни о чем не думать. Однако мне опять все не удавалось заснуть: мои мысли все вертелись вокруг взаимоотношений с женой, и я никак не мог освободиться от них.

«Хоть бы наконец кто-нибудь пришел и что-нибудь прояснилось бы в моем положении, — подумал я, — или принесли бы поесть. Не собираются же они уморить меня голодом здесь?»

Тихое хихиканье послышалось за закрытой дверью.

— Что там? — с испугом подумал я и сел на кровати.

— Хи-хи-хи, — тихонечко слышалось за дверью, — хи-хи-хи-хи...

— Эй, кто там? — полушепотом спросил я. — Может быть, что-нибудь надо?

Но там не отвечали. Только тихонько хихикали, как будто скрывались от меня или прикрывали рот рукой.

— Эй, там, который час? — тихо спросил я.

Ничего — только хихиканье.

— Эй, вы не принесете мне чего-нибудь поесть? Я очень голоден, я, видите ли, не ел со вчерашнего дня. Вы, наверное, забыли, а я очень хочу есть: ведь мне, наверное, полагается какой-нибудь обед или ужин?

Но мне никто на мой вопрос не ответил: только тихое хихиканье по-прежнему доносилось из-под двери.

«Чего он там? — подумал я. — Что тут смешного? Это вовсе не смешно: это грустно».

— Эй, — прошептал я, — чего вы смеетесь? Ну что вы там нашли смешного.

Но хихиканье продолжалось.

— Я вас спрашиваю, что вы нашли смешного? — повторил я погромче, но не совсем громко, а вполголоса. — Тут ничего смешного нет: не над чем здесь смеяться над человеком, который попал в беду. Ну и что ж такого, что я в тюрьме? В конце концов, есть такая поговорка: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Я ведь не преступник, а это просто недоразумение: вот смотрите, когда оно разъяснится, вам будет стыдно.

Но хихиканье продолжалось.

«А может быть, он свихнулся, мой тюремщик? Свихнулся и теперь хихикает. Свихнулся здесь, в одиночестве. Здесь, наверное, никого нет, в тюрьме, вот он и свихнулся».

— Ку-ку-у-у! — раздалось за дверью.

«Что-то он того... Наверное, здорово повернулся, — мне стало не по себе, — а что если он ночью заберется сюда и того... Возьмет, да и укокошит меня во сне: двинет каким-нибудь болтом или гайкой — и все. Может, здесь так принято».

А тут еще погас свет, и я почувствовал, как у меня по телу побежали какие-то пупырышки или мурашки, так что даже защекотало.

«Вообще-то, непохоже на него, — попытался я себя успокоить, — он с виду в общем-то безобидный старичок, но черт его знает?.. С этими сумасшедшими нужно очень осторожно — мало ли что ему в голову взбредет?»

— Хи-хи-хи, — радостно стрекотал старичок, — хи-хи-хи-хи.

«Ну его, — подумал я, — ну его к лешему!

А может, это я сумасшедший, — внезапно пришло мне в голову, может быть, это у меня начинается сумасшествие? И вот — галлюцинации? Сумасшествие всегда начинается с галлюцинаций. И правда, чего ему смеяться? Во мне ничего смешного нет, ситуация же вовсе не смешная: нормальный человек не стал бы над этим смеяться. Наверное, кто-то из нас ненормальный: или он, или я. Если это не галлюцинации, то он ненормальный, а если галлюцинации — тогда я. Лучше галлюцинации, — подумал я, — лучше галлюцинации, чем он меня пристукнет болтом».

Хихиканье за дверью продолжалось еще некоторое время, потом прекратилось. Очевидно, либо кончились галлюцинации, либо старичок перестал хихикать. Ну, может быть, ему надоело и он перестал. Увидел, что я не отвечаю, и перестал.

Я еще немного подождал для страховки, но старичок больше не хихикал, и тогда я понемногу успокоился и стал засыпать.