На Васильевский остров…

Вожделенный труд со всеми сообща явился мне в облике опять-таки карикатурном – Орлов вместо спутников, реакторов, лазеров и квазеров повесил на меня ненавистный мне экономический договорчик: сетевое планирование, составление расписаний каких-то там подразделений унылого п/я неподалеку от унылой, как Ахерон, Черной речки, где тогда не было даже метро. Правда, мне наконец, выдали «допуск» (мысли не мелькнуло, что этим я закрываю себе отъезд, – мне здесь хотелось сделаться полноценной личностью), у проходной я ежедневно выписывал «пропуск»… И я сумел построить правильные отношения с самым главным их плановиком и, что не менее важно, с его молодящейся секретаршей – не притворяясь, а просто обращаясь к каждому из них той своей стороной, которая им была угодна (молодой, умный, но не от мира сего – и одновременно веселый, бесшабашный, без проблем). Попутно я успел проникнуться к ним совершенно искренней симпатией: без этого я и сейчас не умею быть приятным (возможно ли это? Но к этому надо стремиться) – мастурбационная глубь так до конца и не выпустила меня из своих объятий. На договорные денежки я прилично разобрался в теории графов, под видом изучения опыта скатался в Тбилиси и Новосибирск и произвел на тамошних спецов впечатление своим алгоритмом – чрезвычайно простым, но неуязвимым для критики, ибо он включал в себя субъективные «коэффициенты важности», назначаемые начальством от балды.

В ту именно пору ко мне и прикрепили чистенькую заносчивую аспирантку Юлю, которую, по ее словам, я поразил не только умом, но необыкновенной доброжелательностью и независимостью среди общего холопства. М-да… Женское сердце проницательно… Знала бы она, как я млел на еженедельных священнодействиях – семинарах, когда Орлов внезапно извлекал из рукава совершено неожиданные познания об устройстве железнодорожного тормоза или о превращении альфа- и аминокислот в белки, но, главное, он одним махом срывал покрывало частностей с самых хитросплетенных выступлений, обнажая восхитительно простенькую суть. (Правда, для нужного человечка, уже голенького и посиневшего, Орлов подводил итог совершенно неожиданный: работа очень интересная, представляет практический…) Но Юля отметила, что на первом своем докладе я ссылался на «теорему Орлова», а не на «теорему Зосимы Ивановича», как другие. И все же доклад мой Орлов аттестовал одним словом: «Здорово!» Правда, второй выглядел уже немного нахальным: слишком много новых результатов за слишком короткий срок – Орлов посуровел: мой научный авторитет начинал приходить в противоречие с моим служебным положением. А потом, когда на ежегодных отчетах у меня стало обнаруживаться по пять – десять московских публикаций, тогда как средний орловец печатался что-нибудь раз в два года в совместном сборнике с Йошкар-Олой, предоставлявшей нам бумагу в обмен на имя ответственного редактора Орлова, – Орлов окончательно окаменел – мое поведение выглядело уже формой нажима.

Это и было формой нажима. (Только ли на Орлова? Или вообще на жизнь?) Орлов заваливал меня дурацкими договорами-однодневками, отправлял мне на рецензирование громоздкие сочинения осаждавших его прожектеров, а я на пару с Юлей, любившей именно подробности, все спихивал в срок, обольщал прожектеров, по каждой новой теме делал публикацию-другую – отчасти уже назло, но отчасти и из того азарта, который заставлял меня когда-то осиливать разрядные нормы то по штанге, то по бегу. В результате я обрел репутацию специалиста по всяческой белиберде, так что в нестандартных случаях ко мне стабильно обращались за консультацией. Но сквозь этот мусор работа «для себя» двигалась уверенной моторкой – диссертацию я сделал года за два: в автобусе на одной ноге думалось особенно плодотворно. А когда я еще через три года защищался, было уже очевидно, что Орлов меня слишком долго тормозил. Совет, однако, проголосовал единодушно – народ там был сам по себе не злой и, может быть, даже отвел душу, голосуя за умного и невредного еврея. Хотя я заработал и завистников, которым было особенно обидно, что после мрачного распоряжения Орлова представить диссертацию я накатал ее за две недели, и даже формулы мне вставила симпатичная русская девушка. Это, в сущности, был скелет докторской – оставалось лишь заложить проемы кирпичом да как следует оштукатурить.