На Васильевский остров…

Птенец и загривок, далеко не углубляясь, начали мочиться на глазах у девиц, и я – неизлечимый идиот – вновь почувствовал к ним жалость: ведь они могли бы стать предметом робкого обожания… Но каждый стоит столько, сколько сумеет отстоять, приговор реальности – самый справедливый. Хотя… Конечно, истина требует подчиняться реальности – но ведь это значит подчиняться хамской силе. Так что, нужно вопреки законам реальности хранить свои фантомы – честь, справедливость, стыд, красоту? Но ведь на свете нет ничего отвратительнее, чем люди с убеждениями, действующие не ради результата, а ради самоуважения, самоуслаждения. Человек не вправе иметь убеждения – он вправе иметь только цели. Вот только культ целесообразности ужасен, культ убеждения – мерзостен. Не мерзостна разве что мука вечной борьбы невозможностей.

А борьба за невозможное? Кто знает, не намек ли на что-то неосуществимое только и обращает приятное в прекрасное? Может, не так уж примитивны и провинциальны мы были, когда без крайней необходимости старались не посещать туалет на глазах знакомых девочек? Идеал бесплотности – это был очень неплохой намек на какую-то нашу, людей, высшую миссию. Славка рассказывал будто о некоем пикантном озорстве, как они с одной ленинградкой, с улыбкой переглянувшись, отправились перед кино он в «мэ», а она в «же». Но когда мы втроем шли по зимней дороге от Катькиной туберкулезной больницы в Павловский парк, Славка отпросился сбегать за кустики с весьма преувеличенными ужимками беспомощности: прикрываясь паясничаньем, он молил о снисхождении, но не покушался на идеал, твердо отграничивавший высокое от низкого. Зато веселился, как младенец, имитируя журчание питьевым крантиком в том темном вагоне до загадочного Тарту… То-то было диво – Первое мая, и ни одного пьяного. Не считая нас…

Боже, меня по-прежнему до глубины забирает только бесполезное!..

Помнится, эти ворота тоже сквозные… во дворе духовка с привкусом пыли, из окна завывает довольно красивое меццо. «Кто так сладко поет?» – радостно округлил бы глазищи Славка. «Балалайка!» – вдруг тренькнуло во мне: Славку же в детстве учили играть на балалайке! Отмывал его отец от космополитизма или в этом еврейском снабженце тоже таился романтик? Выучить ребенка балалайке, а потом отдать в техникум, чтоб имел священную «специальность»… Славка часто потешался над своим красным дипломом «Обработка металлов давлением»… У отца его ястребиность была не оглаженная, Славкина, а подлинная, хрящеватая – внезапно стекающая с язвительного подбородка роскошным жирным жабо. Служитель реальности силикатных кирпичей, цемента и дранки, гроссмейстер преферанса, из любого спора саркастически вылавливавший материальную основу, кто кому и сколько заплатит… Серьезно попросил Славку, щелкавшего шариковой ручкой: «Дай я сломаю». Ох, этот вечный спор романтиков-паразитов с кормильцами-прагматиками!.. Лариска на концерте Райкина так хлопала в ладоши, что мать сказала ей: «Часы стряхнешь!» – с каким аристократическим смехом мы это повторяли!.. Отец отказался написать Славке разрешение на выезд – его дочь от второго брака работала на авиационном заводе. Славка даже на похороны к нему не поехал. Понимаю: каждому своя шкура дороже. Не понимаю одного: как при этом можно считать себя правым? Чтобы ощутить симметричную правоту другого, не требуется ни морали, ни доброты – одна только честность: честность на три четверти и есть мораль.

Когда я разыскал его в Бендерах – никакой пользы, кроме неприятностей, контакты с отказником мне не сулили, да и нельзя сказать, что я прямо-таки жить без него не мог, – но – как-то невозможно было позволить человеку просто исчезнуть. После ошалелых объятий Славка со смехом рассказал, что время от времени к нему врывается милиция – якобы в поисках преступника – и у всех присутствующих переписывает паспорта. Я как раз ждал утверждения диссертации, а потому улыбался довольно натянуто. Славка же, ничего не замечая, переменил выражение на скорбно-презрительное: к ним теперь ходят одни отказники, остальным в КГБ пригрозили кому чем – у жены в школе отнимут десять часов, тестю в торговле дадут десять лет… Они потом по одиночке подходили, извинялись – просто исчезнуть считали непорядочным. «А слушаться этих не считали непорядочным».

Я в изумлении воззрился на него: а ты бы чего хотел? Ты печешься о своих интересах, а они о своих. Если я махнул к тебе с черноморского сборища по теории графов, в некотором даже просветлении озирая молдавские холмы и виноградники и упуская ценные связи с графологами и графоманами и вообще ставя под угрозу свою карьеру, то исключительно по собственной… Но ведь самое главное объяснять бесполезно – можно только принимать или не принимать человека с его кривобокой решалкой.