На Васильевский остров…

С квартирой в конце концов вышло примерно так же: в профбюро попала сохранившаяся от кратковременного союза с Невельским наивная личность, не знавшая, что плетью обуха не перешибешь. (Татьяна Федоровна… Третий уже раз, свинья, не поздравляю ее с Восьмым марта – не могу набраться сил предстать перед нею бодрым и подтянутым, каким она привыкла меня считать.) Наивная личность изучила все документы и пришла в ужас, что ее защитившийся коллега живет в столь кошмарных условиях. Она повезла в Заозерье комиссию – зимний сортир, помойка и, в отсветах зимней зари, моя фигура в ватнике с колуном в руке (прошедшей ночью мы с неведомым шоферюгой перекидывали сквозь вьюгу краденые чурбаки) произвели впечатление, а гремучий рукомойник вызвал у членов комиссии ностальгические дачные чувства. Я даже пожалел, что из-за Катькиной настырности мы успели разделить кухню с соседом, прорубив отдельный вход и новую дверь из комнаты в ополовиненную кухню (старую дверь тем временем простой человек Васька заложил шлакоблоками так, чтобы у него было ровно, а у нас горбом). Лавку, тумбу под газовые баллоны (каждый их обмен – переход Суворова через Альпы, но это было уже счастье, ибо прежде у нас вонял керогаз) я вытесал сам и упрятал их пещерную грубость под почти элегантный пластик. Но для нормальных городских жителей отказать мне в квартире все равно представлялось скандалом… (Так что про меня в Пашкином особняке и через пятнадцать лет говорили, слыша мои реплики по телевизору: ему советская власть квартиру дала, а он еще чем-то недоволен.)

И вот я ждал Шамира среди родных, некогда казавшихся вечными матмеховских стен, чувствуя себя обязанным рисковать своим положением только из-за того, что он поставил на понт, а я на дело. Будучи в своем праве, гордый бунтарь и не подумал извиниться за получасовое опоздание. На мятой бумажонке («как в ж… была») он набросал пару кривобоких квадратиков: пускай один будет система А, другой – система В, не удостоив даже написать А и В в одной строке; между параметрами А и В в принципе можно установить некую матричную связь… Это был даже не проект, который мне следовало по его указаниям разработать, – это был совет мне сначала хорошенько подумать, а потом хорошенько потрудиться. Мне пришлось самому сочинить версию этой наглой отписки и приготовиться отстаивать ее на партбюро, чувствуя себя почти таким же наглецом, как и сам Шамир. Но тут болотная чета, объявив себя комиссией, подстерегла его двухчасовое отсутствие на рабочем месте… Его снисходительно уволили по собственному желанию. Теперь он уже давно в Израиле и, по слухам, ненавидит эту страну куда более люто, чем когда-то СССР, где он как-никак мог ощущать себя аристократом: все годы на исторической родине он борется за право не работать, ибо достойной его работы для него найти не могут (не хотят). Жена его моет лестницы, а он сидит на материном пособии, страстно мечтая, чтобы арабы наконец обзавелись атомной бомбой. «Но посмотрите, сколько здесь цветов», – взывают к нему наивные люди. «На деньги, которые у нас украдены, можно было бы все ананасами засадить», – отвечает он, убежденный, что государство Израиль похищает те миллиарды долларов, которые американское еврейство ежегодно жертвует для поддержки российских «олим».

* * *