На Васильевский остров…

Моя система психологической защиты имела две ахиллесовы пяты. Во-первых, дыра в бесконечность высасывала смысл из всех моих занятий: все казалось мелковатым в сравнении с тем неясным, но огромным (конкретность предмета всегда мелка в сравнении с многозначностью символа), что грезилось моей М-глубине в великих книгах. Так что мое противостояние «им», возможно, даже продлило агонию моего научного азарта. Увлекшись формированием своего презирающего все суетное (реальное) образа, я даже не обратил внимания, что меня перестали назначать ответственным исполнителем тех мусорных договорчиков, которые всегда болтались на мне, – мороки меньше. Только когда мой перевод в сэнээсы все откладывался и откладывался (хотя всякая шушера переводилась на второй день после защиты), до меня стало доходить, что сэнээс должен «возглавлять» какое-то направление, а я теперь в лучшем случае всего лишь выполнял «самостоятельную, особо сложную работу». Подводник, сразу почуявший эти подводные рифы, загрустил и перестал заговаривать о моем близком повышении. Хотя все же в ударники комтруда выдвигал меня ежегодно: честный солдат, он не мог не замечать, что вся лаборатория держится на мне, да и личные мои достижения были – не отвертеться. Однако партбюро отверчивалось с младенческой непринужденностью. Однажды только – по-моему, с облегчением для себя – выдало мне грамоту: грамота не требовала вывешивать мою еврейскую морду (фамилию) на Доску почета.

Казалось, этот контраст – каков я и каковы они! – был мне только на руку. Но, увы, когда метод противостояния восстанавливал мои душевные силы, тут же открывалась вторая ахиллесова пята: моя былая мастурбационная натура, не желающая помнить исключительно о пользе дела, начинала без разбора любить окружающих. Но любить значит желать взаимности…

Однажды к нам в лабораторию прислали рыжеватого застенчивого паренька, похожего на недокормленного, преждевременно вытянувшегося подпаска. Он состоял в заочных аспирантах у одного из трехзвездных орловских клевретов. Верный своей манере опекать новичков, я старался почаще подбадривать его и просвещать: он окончил институт связи, а потому математику даже и для прикладнухи знал слабо. Но усидчив был необычайно. Освобожденный, в отличие от меня, от текущей работы, он безостановочно трещал на машинке и рассылал тривиальные, но громоздкие статьи во всевозможные ведомственные сборники, коих знал до подозрительного много. Тем не менее я видел в нем плод любви Орлова к тем, кто обойден воспитанием, чему, как благородный человек, я не мог не сочувствовать. Особенно новенький растрогал меня тем, что проблевался на вселенской пьянке, приуроченной к Ленинскому субботнику.

Диссертацию он набарабанил для подпаска даже неплохую – без единой идеи, но с полуторастраничными формулами, которые все-таки не каждый может выписать без ошибок. Затем он благополучно защитился, утвердился, с чем я первый от души его и поздравил (в пору неудач я особенно тщательно следил за поползновениями моей зависти). И мимолетный вопрос свой – «Что, важные дела?» – я задал ему из чистой любезности, когда случайно столкнулся с ним у Коноплянникова (Коноплянников уже заменял Орлова во второстепенных вопросах). «Уж-жасно важные!» – вдруг изобразил наш рыженький чье-то алчное любопытство – явно мое. Меня это покоробило – что за выходки! Но когда я узнал, что он оформляет бумаги на сэнээса… Главное – мой кореш-подводник написал ему рекомендацию за моей спиной, зная, что это надолго лишает нашу лабораторию других повышений! Да если бы он сказал мне по-хорошему, что у нашего подпаска дядя начальник кафедры в Артиллерийской академии – разве бы я его не понял?.. (Я-то думал, этот мясистый полковник с татуировкой «ШУРА» на костяшках попал на банкет случайно… Он даже задушевно разъяснил мне, что штангисту тоже требуется интеллект…) И здесь я выставляю себе пятерку – я не написал немедленного заявления об уходе, а заперся в нашу кабинку под сиськами и стал думать с таким напряжением, с каким прежде думал только о предметах бесполезных. Если я уйду, сделаю я себе лучше или хуже? Здесь я уже заполнил такой список заслуг, включая стаж, что первое же гласное обсуждение сделает скандальной победу надо мной любого соперника. Квартиры здесь тоже дают по одной-две в год, и первый же луч гласности, упавший на мои доблести и «жилищные условия»… А свобода в употреблении любимого наркотика?