На Васильевский остров…

А ведь мы с Мишкой когда-то были похожи как никто – в книгах, фильмах видели одно и то же, а что может быть важнее, чем идентичные формы самоуслаждения. Я разве что был более снисходительным и терпеливым. Курсу, помнится, к пятому даже гранитная Ольга (образец тупой исполнительности, как однажды отчеканила, сама сверхответственная, Соня Бирман) позволила себе расслабиться: вдруг начала посещать какие-то вечеринки, выезжать на шашлыки – со своей комсомольской братией (магазинные манекены вдруг устроили веселую возню). Мы-то все это прошли тремя-четырьмя годами раньше – в апогее нашей свальной дружбы Ольга горько пеняла Катьке: каково мне было возвращаться после трудового дня и знать, что вы целый день тут провеселились! Впрочем, Катька уже тогда начала принимать на себя беспокойство за мои дела: ты же совсем не занимаешься, ты же не сдашь на все пятерки. И я уже тогда понял, что с ней можно не притворяться, не скромничать: сдам, отмахнулся я. И, разумеется, сдал. И, разумеется, досрочно. И, разумеется, без этого мельтешения: а ты знаешь тридцать второй билет?.. Я всегда знал все, не интересуясь ихними жалкими билетами. Зато когда в легкомыслие пустилась Ольга, с присущей ей обстоятельностью пересказывая, кто у них, и где, и чего отмочил, да еще в сопровождении собственного сочинения баллад на случай – быть может, и забавных для тех, кого они лично касались… Не помню, почему она сопровождала нас с Мишкой в Гавань, но я терпеливо улыбался и кивал, а Мишка вдруг дико вскрикнул: «Мой автобус!» – и втиснулся в совершенно ненужную ему семерку. «Я больше не мог», – проникновенно объяснял он мне на следующий день, и я снова испытал что-то вроде почтения: знают же люди, чего они «не могут». И этот вот пустячок в конце концов разлился между нами Атлантическим океаном… Нет! Мишка был более последовательным в расправе с детскими фантазиями.

Хух-х! По Малому солнце шпарит в глаза, как… Старинный Славкин каламбур: пойдем по Большому. Но все-таки видно, что чем ближе к Смоленскому кладбищу, тем меньше всяких panasonicov – старые добрые «продукты», «автозапчасти», «обувь»… Парадные здесь простенькие – не Английская набережная Красного Флота, к которой меня приобщал Мишка. В одном аристократическом подъезде уборщица заорала на нас: «Ходят тут, ссат!..» – и мы разнеженно переглянулись, словно какой-нибудь Карузо взял в нашем присутствии самое верхнее «си»: в спектакле все сгодится. А потом мы забрели в круглый мощеный двор особняка графа Бобринского и обнаружили там оставшуюся от киносъемки двуколку с крытым верхом. Естественно, мы принялись по очереди катать друг друга, и Мишка, изображая барина, гаркнул: «Ардалион, гони!..»