На Великой лётной тропе

— Пошли вон, пошли вон! — заревел управляющий и вскочил со стула, забегал. — Хамы, петлю им надо!

— Видели?! Слышали?! — Услужливый помощник подскочил к управляющему. — Разрешите применить мой план, и через две недели завод снова заработает, разберут и билеты.

— Применяйте, делайте что хотите! Но если через две недели завод не пойдет, выгоню вас!

Эрнст Людвигович вновь уехал к лесничему на озеро ловить рыбу и лечить свои нервы.

Ретивый помощник взялся руководить войной против рабочих. Совместно с урядником он написал в губернию докладную записку, что в заводе бунт, гнездо политических преступников, из коих двести арестовано. Жизнь администрации и всего заводоуправления подвергается опасности. Необходима скорейшая помощь. И отправил записку с курьером.

В Бутарском заводе покосы исстари начинались на второй день праздника Ивана Купалы. Сам Иванов день, двадцать четвертое июня, проводился в праздности, завод работал не полностью. Молодежь до поздней ночи хороводилась по берегам пруда, гуляла в окрестных горах и лесах. В год билетного бунта Иванов день праздновался не так шумно, как в другие годы, хороводы водились не так долго, девичьи наряды и ленты были не так пестры и ярки, песни не так счастливо громки. Никто не мог забыть, что двести человек сидят в амбаре под стражей, завод стоит, а завтра придется идти на покосы, с которых будут гнать каратели.

Вышли рано, по росе, пестрой, шумной толпой сгрудились у перевоза. Труженик паром долго ходил между берегами, пока доставил всех к покосам. Каждая семья стала на дедовскую деляну, где была знакома и близка каждая сосна, каждый камень; казалось, что и трава пахнет родным и близким потом, пролитым в минувшие годы.

Косили и побаивались, что нагрянут каратели, отберут косы, а косцов в амбар. Но каратели редкими одиночками проезжали мимо и говорили:.

— Бог на помочь!

Всем слышалась в этом «бог на помочь» какая-то угроза. Приезжал на покосы и ретивый помощник управляющего и тоже не обмолвился ни единым словом, что косят незаконно, в нескольких местах даже пробовал сам косить.

— Мужиков-то скоро отпустят? — приставали к нему женщины. — Не время теперь сидеть.

— Скучно без мужиков? — смеялся он.

— Скучно — это последнее дело, работать надо.

— Я и пустить готов, урядник не соглашается.

— А ты уломай его.

— Попробую. К полудню, пожалуй, и выпустим.

Помощник убедился, что излишняя строгость может быть вредна. Кончится у рабочих последнее терпение, разнесут они амбар, могут и карателей с администрацией выкинуть из завода. Он решил поиграть в мир, чтобы потом нагрянуть и согнуть рабочих в бараний рог.

«Могут скот пасти, могут и косить, а когда сенцо высохнет, мы его и арестуем», — тешился он.

В полдень женщины пришли в контору.

— Пустишь мужиков-то, как обещал?

— Не могу. Урядник… Здесь его власть.

Ходили женщины и к уряднику:

— Тебе чего надо? Стричь мужиков думаешь? Они ведь не бараны. Помощник, тот согласен. Он говорит, ты колодишь, упрямишься.

— Не выдумывайте, бабы, мужиков ваших судить будут.

— А косить кто?

— Пошли домой, и больше ко мне с этим не являться!

Женщины окружили амбар и кричали:

— Мужики, народ-то весь косит!

Мужики громыхали кулаками в дверь и ругались.

— Ломай ее, выходи! — подбадривали их женщины.

Вечером они послали одну ходатаем к Прохору и Юшке Соловью.

— Ослобоняйте мужиков, погибель нам без них.

— Освободить можно. Только ведь это бунт форменный, — ворчал Прохор.

— Будь бунт, лишь бы сена приготовить, а то зимой матушку репку пой. Завод стоит, на одних коровенках жить придется.

— Как, Юшка? Я такого решения боюсь, — сомневался Прохор.

Мятежник молчал. Он шел в Бутарский завод не затем, чтобы отбивать коров, а поднять всю заводскую голытьбу, очистить заводы от начальства и хозяев… Но сомневался Юшка, что пришло время. Не успела оправиться голытьба после поражения в тысяча девятьсот пятом году и последовавших за этим арестов, судов, ссылок, увольнений, не залечила многочисленных ран, нанесенных ей царизмом. Юшка пробовал в Шумском заводе подбивать на бунт, но голытьба не пошла за ним.

— Живем — и ладно. Дышать дают — молчать будем. В Бутарском другое дело: совсем задушили народишко, хочешь не хочешь, а приходится бунтовать. Там совсем уже нечего кусать.

— Твое слово, Прохор, — сказал Юшка.

— Слово не дело, вякнуть не трудно, — начал отговариваться Прохор. — Освобождать мужиков, ломать амбар — это ж бунт, массовый побег из-под стражи. За это бывают тюрьма, каторга, кандалы. Не могу я твою и другие, чужие головы толкать в петлю. Решай сам!

— Я думаю попробовать, — решился Юшка. — Мне жалеть нечего: моя жизнь и моя голова давно не мои. А другие сами за себя пусть думают. Мое дело крикнуть: «Кто за мной?!»

Он ушел в Бутарский. На пароме дежурила Настя. Она обрадовалась Юшке до счастливых слез и начала уговаривать:

— Побудь со мной! Истосковалась, истерзалась я. Отец в бегах, брат Еграшка в амбаре под стражей, ты неизвестно где. И день и ночь живу с одной думой: что-то будет со всеми нами?!