На Великой лётной тропе

Под вечер стада спокойно разошлись по домам, пастух Филя исполнил свою обычную руладу, чем сильно издергал нервы Эрнста Людвиговича Рабэна. Всю ночь сон заводских улиц охраняли сторожа. Они ударяли в чугунные била размеренно и спокойно. И, слушая их ленивые перезвоны, рабочий знал, что можно спать без тревог.

Ничто не напоминало про войну, которая уже объявлена и началась.

Настя дежурила на перевозе, с противоположного берега никто не кричал: «Паром!»

Рядом с девушкой сидел Юшка и говорил:

— Ну, голубушка, отходил я к тебе, отсидели мы свои часочки.

— Больше не придешь? — Девушка схватила его за руку.

— Забежать иной раз можно, только стыдно в такое время заниматься пустяками.

— Пустяками? А если я не могу без тебя, привыкла…

— Поторопилась, однако. Бросить надо игру, пока не поздно.

— Этим не играют.

— Вот я и говорю: надо бросить.

— А ты играл? Сердца у тебя нету! — упрекнула девушка.

— Есть сердце. Не будь его, не так бы я поступил с тобой. Был у меня один случай: полюбил я девушку, она полюбила меня, и оба не подумали, что таким, как я, лучше не заводить семью. Нам негде повесить детскую колыбель. Не подумали, что надо расстаться вовремя. А расстаться пришлось. И теперь вот она где-то, я тоже, где ночь застигнет меня, да еще малая наша дочурка сиротствует в чужих людях. Не люби, Настя, меня, не надо. Найди себе другого милого. Прощай!

— Прощай, Юшка!

Он смахнул упавшие на лоб волосы, быстро схватил девушку на руки, как ребенка, прижал к груди и начал целовать. Она обхватила его шею и шептала:

— Прощай, Юшка! Прощай!

Месяц вынырнул из-за туч и внимательно посмотрел на двоих людей у парома.

Юшка поставил девушку и сказал:

— Не сердись. Забудь меня. Полюби другого!

Настя схватила его за плечи.

— И ты забудешь меня?

— И ты не стесняй ради того, что будет али не будет, свое сердце! Юшка никогда не считал любовь и радость грехом. Прощай! Я к Прохору. Прощай, выходи замуж!

Он ушел, Настя осталась стеречь паром и плакать. Свое первое девичье горе, как и первую девичью радость, она принесла к Ирине:

— Аринушка, ушел он, ушел!

— Кто? Юшка из завода?

— От меня ушел, сказал: «Прощай».

— Вы были связаны? — Ирина сильно побледнела.

— Ах, нет-нет! У него есть жена и дочь. Скитаются где-то.

— И оставь его им, — сказала Ирина непривычным для Насти сухим, жестким голосом.

— Они скитаются где-то, — прошептала Настя. — И он скитается.

— Найдутся, — тем же голосом добавила Ирина. — Они больше твоего приняли горя и слез, вот и оставь Юшку им!

— Аринушка, что с тобой? — удивилась Настя. — Ты будто сердишься на меня?

— Да, сержусь.

— За что?

— За тех, кто скитается.

— Ты знаешь их?

— Сержусь вчуже.

— Да я ведь ничего не хочу от Юшки, мне бы только видаться изредка… — залепетала Настя и поторопилась уйти.

Снова порывалась Ирина к Юшке, но всякий раз удерживал то страх, что он отпихнет ее, как нашкодившую собачонку, и скажет: «Прочь, подлая!», то рассуждение: «Виновата не одна я. Его из-за меня ранили куда-то в тело, а он мне изранил всю душу, всю жизнь. И те, убитые, погибли не из-за меня одной, Юшка виноват больше моего».

20. БИЛЕТНЫЙ БУНТ

События разыгрались с пожарной быстротой, подобно ряду пороховых взрывов. Первой жертвой войны явился ни в чем не повинный придурковатый Филя. Он заиграл своему стаду утреннюю зорю. Нехитрая музыка медного рожка порождала в темной голове Фили нечто осмысленное, его перекошенное лицо выпрямлялось, в глазах исчезала дикость и появлялся довольный блеск. Спросите Филю в это время: «Хорошо играть?» — он не высунет язык, а скажет: «Хорошо».

Но подбежавший каратель ничего подобного не спросил, а схватил парня за ногу и сдернул наземь с высокого прясла. Филя не выпустил рожка и, поднявшись на ноги, принялся вновь играть. Тогда каратель выхватил рожок и разбил о больную голову пастушонка. Сильней перекосилось лицо у Фили, потухло сияние глаз, теперь уже навсегда, и в голове поселилась непроходящая мгла. Пустился он улицей с криками, выделывал невероятные, безумные прыжки, корчил рожи и кидался на людей. Поймали его на площади и тотчас же стащили в больницу. Исковерканный рожок заводские ребята нашли в луже грязи, взяли его, попробовали исправить, но все их труды пропали зря — рожок умолк.

Стадо все же вышло на улицу и без Фили отправилось на пастбища. В конце завода каратели преградили коровам выход и погнали их обратно. Но скот хотел есть, он кинулся в переулки, через разломанные загородки, и вышел в горы. Каратели гонялись за коровами, думали переловить их, но это им не удалось.

В полдень обычным порядком, с песней, доярки отправились к водопою. Прошли мимо конторы, судейской камеры, военной казармы, и никто их не остановил. Возвращались отягченные ведрами молока и только вошли в улицу, как окружили их каратели.

— Бросай ведра!