На Великой лётной тропе

Коляска катила обратно, а на перевозе Рабэну опять неприятное напоминание, что Прохор все еще не пойман и его дочь правит паромом.

Приходил Эрнст Людвигович в контору, разносил без разбору всех, кто попадался ему на глаза, затем ехал домой, вызывал доктора. Врачеватель применял все известные ему средства, но они не приносили облегчения больному.

— Вам нужен отдых, море, солнце, лес, горы, спокойствие. Поезжайте в Баден-Баден, Карлсбад, — советовал он, зная, что Рабэн любил поездки за границу.

— В Баден-Баден ни в каком случае.

— Тогда в Крым, на Кавказ.

— Не могу.

— Наконец, имеются у нас почти рядом чудные места — Тургояк, Чебаркуль.

— Замолчите! Вы не знаете, каково положение в заводе. В такое ответственное время только русский может поехать на курорт, немец — никогда! — кричал Рабэн.

— Но в окрестности завода вы можете поехать. Всего только на несколько дней, и спокойствие вернется.

Поупрямился Эрнст Людвигович и уехал к лесничему за двадцать верст и начал проводить время на озере. Здесь не было коров, веселых доярок, перевоза, никто не прерывал сна, и душа его обрела равновесие.

Рабочие, узнав про отъезд управляющего, немало удивились. Они ждали нового похода со стороны заводоуправления, а вместо этого управляющий — на отдых, каратели занялись охотой на горных козлов, которые в большом количестве прикочевали из Башкирии.

Пришел в завод Юшка Соловей, выкрасил свои волосы и бороду черной краской и расхаживал открыто. Наведывался в контору за работой, но ему отказали.

— Теперь работы никакой, сокращаемся на сенокос, подожди с недельку, тогда будет.

Нравятся Юшке Бутарские горы, нравятся быстрые речки, по душе ему перевозчица Настя, он часто помогает ей гонять паром. Спокоен Юшка, никто из бутарцев, кроме Прохора, Еграшки и Насти, не знает его. Будь у него свои подлинные «невозможно» рыжие волосы, у людей могло бы появиться подозрение, но волосы у него черны и в кармане образцовый паспорт на имя Романа Столярова. Не беда, что в Бутарском живет судья с Изумрудного озера. Сам он никогда не видал Юшку. Что касается его дочери Ирины, то Юшка охотно повидался бы с ней. Возлюбленная и мать его ребенка, как-то она поступит теперь: будет ли гоняться за ним, прибегать к нему на свиданки или снова выдаст его полиции? Юшка внимательно приглядывался ко всем бутарским женщинам, но завод большой, женщин много, и пока не встретил Ирину. А спросить, где она, опасался: этим спросом можно подвести и себя, и ее, и судью. Пока что Юшка избегал огласки всего того, что случилось у него с Ириной.

Иногда Юшка бывал у Прохора в его тайнике и сердито выговаривал:

— Зачем ты призвал меня? Волочиться за вашими бабами-блуднями, ворошить пыль заводских улиц. Уж не оттого ли, что одному тебе скучно в своей сторожке? У всех, даже у полоумного Фильки, есть дело, а Юшка ходи попусту, дурак дураком.

— Подожди, не горячись, будет дело, — успокаивал его Прохор.

— Неделю живу, и ничего не видно.

— Увидишь. Под сукном лежит, скоро достанут.

— А если не достанут?

— Не может этого быть, мне досконально известно, человек один сказывает.

— Покажи мне этого человека, я встряхну его!

— Нетерпелив ты, Юшка.

— Терпеть попусту нечего. Пойду мыть золото.

— И ты жаден до золота?

— По безделью и не то еще делают.

Уходил Юшка от Прохора недовольный, становился на пароме рядом с Настей, где она дежурила, и спрашивал:

— Не скучно тебе, девка?

— Нет!

— Удивительно! Ничего не знаю хуже безделья.

— Я ж при деле.

— Какое твое дело! Привязывать да отвязывать чалки не дело.

Паром ходил по канату, но тянули его обычно те, кто переправлялся, а Насте действительно оставалась только малая забота о чалках.

— Как ты ловко узнала меня, — заговорил однажды Юшка. — Слыхала?

— Слыхала и ждала.

— Ждала? Зачем?

— Поглядеть. У нас много говорили про тебя.

— Ну, и как я тебе? — Юшка сложил ладони трубой и прокричал во весь голос: — А-у-у! Паром!.. Хорош голос? Испугаться можно.

— Мне не страшно.

Юшка схватил Настю, обнял, поцеловал.

— И это не страшно?

— Пусти. Закрасишь меня своей бородищей и волосами.

— Верно, девка, верно, целуй лысых.

Чудно было Насте, что сотворилось с нею по приходе мятежника. Овладела ею какая-то необычайная радость жизни. Она поминутно пела, ходила вприпрыжку, улыбалась каждому. Лицо ее постоянно румянилось, голова находилась в кружении. Временами ей хотелось крикнуть, чтобы все слышали:

«Меня любит Юшка Соловей! Я люблю его!»

При встрече Настя поделилась своей радостью с Ириной. Но та приняла ее без радости:

— Посиди немного, мне нужно по делу, — и вышла.

Долго бродила по горам близ Шумского завода, глядела в ручьи и не видела их. Она вполне понимала, что Настя имеет право отдаваться любви и радости, как когда-то отдавалась им сама Ирина. Почему бы ей не радоваться, что Настя получает свою долю?! Ведь Юшка для Ирины мертвец, к ней никогда не прикоснутся его руки. Но в сердце была зависть.

Ей хотелось пойти и сказать Насте:

«Юшка мой муж, я связана с ним ребенком».

Ирина представила, какие слезы хлынут из ясных глаз Насти.