На Великой лётной тропе

— Свободу у нас собираются отнять! И ту малую свободу.

— Кто собирается?

— Правительство новое и хозяева. Сказал я правое слово, а уполномоченный погрозил мне Сибирью.

— Будет, походили!

— Порядки старые берегут! Какая такая революция, когда порядки царские?

— Правильно, Прохор! Головку сшибли, а корни целы.

— И головка вырастет. Корчевать надо корни, выдергивать!

— В Совет Прохора, в Совет! — поднялись тысячи рук. — Гни нашу линию.

— Буду гнуть. Надо нам силу воинскую заводить и увеличивать. У правительства войска, а с чем мы выйдем, когда свободу нашу грабить придут? С кулаком? С дубиной? Теперь кулаком мир не перевернешь. А вертеть его пришло время. Приходи завтра в Совет, кто хочет за свободу стоять и крутить революцию!

Совет заседал в старой казарме, непригодной для жилья. Заводоуправление отказалось дать ему комнату. Целые дни в Совете толпился народ, там организовывались новые отряды Красной Гвардии и раздавалось оружие.

Уполномоченный Временного правительства донес в центр, что в Бутарском заводе готовится бунт против правительства и революции. Во главе бунтовщиков стоит Прохор Буренков, человек с подозрительным прошлым, каторжник.

Уполномоченный просил воинской силы, но ему ответили, что силы нужны на внешних фронтах, а в заводе Бутарском он должен оказать сопротивление местными силами, организовать наиболее честный и надежный элемент.

Бегал уполномоченный по своему кабинету с бумажкой и ругался:

— Местные силы, честный элемент! Да где он, когда все недовольны и все бунтуют?! Дурачье в центре, сплошное дурачье, и если выметут его, то поделом! Прав Прохор, какое оно правительство, если само себя назвало временным, само себя обрекло на изгон! Все только смеются, издеваются над ним: «Посидело на троне, поиграло во власть, потешило свою задницу — и довольно, освобождай место не временному, настоящему».

Бутарский завод постепенно, день за днем, отвоевывал себе свободу и угодья. Покосы выкосили бесплатно, попутно прихватили немало десятин, до которых прежде не касались.

В заводе работали восемь часов, давали гудок и уходили, несмотря на протесты мастеров и конторы.

— Охота — работайте пятнадцать, — говорили рабочие.

В Совете было решено, что завод и всю землю нужно отнять у хозяина Болдышева, а управляющего Рабэна заменить своим человеком, знающим дело. Но пока ждали, что скажут матушка Россия и Петроград с Москвой.

Осенью Россия сказала — началась новая революция, Великая Октябрьская, и пришла новая власть, не временная, а постоянная, советская.

Собрался Совет в Бутарском заводе.

— Ну, товарищи, и нам пора, — сказал Прохор. — В хвосте брести не годится.

Отряд вооруженных рабочих окружил дом уполномоченного и управляющего Рабэна, вывел обоих на площадь, и там Прохор объявил им:

— Сидите вы, голубчики, не на своих местах, даем мы вам по телеге и по лошади, можете убираться. Отпускаем подобру-поздорову, хоть и надо бы тебя, господин Рабэн, прогнать по моей, по каторжной дорожке.

Всем мастерам и техникам объявили, что они временно снимаются с работы.

По цехам Совет поставил караулы, чтобы кто-либо не напортил чего, завод остановили и назначили для приема его комиссию.

Она приняла цехи, склады, имущество, дома, но когда дошло дело до книг и капиталов, комиссия пришла к Прохору.

— Ни черта мы не понимаем в их дьявольских книгах. Надо толкового человека.

— Придется поискать. — Прохор вспомнил Леонида Петровича и послал за ним в Шумской завод. — Вреда он нам не делывал, наш мужик.

Леонид Петрович явился.

— Чем могу служить, товарищи?

— Будь другом, прими от Рабэна заводишко.

— Завод? Что вы, я вовсе не хочу уходить из Шумского, и меня не гонят!

— Помоги. Книжки там какие-то, это ведь недолго.

— Ах, так? Я согласен.

Встретился Рабэн со своим бывшим помощником и брезгливо подал руку.

— К новому господину служить перешли? — прошипел он.

— Да, к новому и к единственно законному.

Рабэн сдал дела и собрался уезжать. Просил он у Совета прибавить лошаденок под имущество, но Совет отказал.

Искал Рабэн по всему заводу, но никто ему лошаденки не дал, пришлось уехать на одной, загрузив так всю телегу чемоданами и узлами, что сам шел пешком обок нее.

По Шумскому заводу разгуливала январская метель, стучала в окна, забиралась в печные трубы и насвистывала там лихие марши.

Завод не работал, как и многие другие в то трудное время.

Леонид Петрович и его невеста, заводская машинистка, сидели в маленькой холостяцкой комнатке, взявшись за руки, и вспоминали Ирину:

— Где-то она?

Теперь оба знали, что у Ирины есть муж — Юшка Соловей, есть большенькая уже дочь.

Метель настойчивей, злей загремела в окно, словно требовала, чтобы открыли.

— А все-таки стучит кто-то, — беспокоился Леонид Петрович.

— Буря, — убеждала его невеста, не желавшая в тот вечер никаких посетителей.

— Определенно стучится! Пойду открою.

Леонид Петрович ушел, вернулся с Прохором и сказал:

— Верно, стучался.

— Хотел уж уходить. И ушел бы, если б не дело.

— Шубу долой, садитесь! Будем пить чай и слушать ваше дело, — предложил Леонид Петрович. — У нас тепло.