На Великой лётной тропе

Юшка развалился возле костра. Его голова пламенем своих волос была так похожа на этот костер, что рыбак едва не бросил в нее охапку сучьев.

Той же ночью пришли Охотник и Бурнус. Они совершенно правильно решили, что Юшка обязательно проведает Изумрудное и они либо застанут его там, либо точно узнают от Ивашки, где искать.

Бурнус, знавший Юшку только понаслышке, тут подал ему свой кинжал и сказал:

— Возьми!

Это значило, что он отдает не только кинжал, а всего себя, готов служить. Юшка повертел кинжал, похвалил, вернул Бурнусу и сказал:

— Пойдешь со мной. Бей им верней, чтобы я не передал его другому.

— О нет, не будет этого! Я сильный, храбрый башкирин. Мой кинжал служил великому Салавату.

— Бьет не кинжал, а рука, — заметил Юшка. — Сам по себе он не герой и не воин, а глупый кусок железа.

Из всего, что случилось в последнее время, особенно тревожны были вести с лётной тропы. Флегонт-старший опозорил надежнейший из приютов — Гостеприимный стан, вместо него подсунул лётным свою ловушку — Горный Спай. В нее уже попалось много несчастных. Надо было изгнать Флегонта-предателя с лётной тропы, а еще лучше — совсем вычеркнуть из жизни.

Юшка и Бурнус задержались у рыбака Ивашки готовить расправу над Флегонтом. Охотник собрался уходить по своим делам. Перед уходом он спросил Юшку:

— У тебя есть дети?

— Не знаю. Могут быть.

— Я видел девочку с твоими волосами.

— Таких волос немало.

— Она вся в тебя.

— Твоя, твоя, и не сумлевайся, — подхватил Ивашка. — Родилась у меня на берегу. Я всему свидетель.

Юшка спросил, велика ли девочка, как выглядит ее мать, и согласился:

— Да, возможно, моя дочь, моя ошибочка.

— Что за ошибочка? — удивился Ивашка.

— Таким, как я, нельзя заводить детей. Мы плохие, никудышные отцы. — Затем Юшка переспросил Охотника: — Мать, говоришь, нищенка? Ходит в железных калошах, рваная, жалкая?

— Да, — твердо, ничуть не смягчая жестокой правды, ответил Охотник, — несчастная. Горемыка.

Юшка примолк, задумался, насупился. Охотник ушел. Бурнус принялся собирать валежник для костра. Ивашка решил развеять у мятежника сумрачные думы.

— Разные сотворяются происшествия. Раньше и я во многих, худ ли, хорош ли, а гвоздь был, — заговорил он медленно, поворачивая при этом так же медленно, с раздумьем, большую рыбину, которую жарил над костром. — Теперь мимо меня, своим чередом, дела идут.

— Да не мудруй ты, не плети сеть, а выкладывай прямо подряд! — буркнул на него Юшка. — Любишь подъехать обиняком.

— Ладно, мы и подряд умеем. Значит, первый номер ко второму, второй к третьему. Мне бы такую ошибочку, как у тебя, — завидки берут! Прижмешь ее к сердцу вместе с мамой… — Рыбак сладко зажмурился.

— Ну-ну! — поторопил его мятежник.

— Это первый номер. А теперь слушай второй. Тоже ошибочка, только иная, к сердцу не прижмешь ее. Приезжает в наш завод паренек молодой, усы у него чуть-чуть всходят. Поступает паренек в контору кем-то, но не в этом сердцевина и интерес, а в том, что привез он жену, красавицу несказанную, каких и у директоров заводских не бывало. Много чего произошел я, но красавицы такой не видывал. Приехали они чуть ли не из самой Москвы краснокаменной. Живал я в ней и скажу, что красного камню там больше чем белого, и напрасно величают ее белокаменной, больше подходит к ней краснокаменная.

«И зачем, — дивуется народ, — с такой красотой в нашу глушь явились?»

Гудит завод про них; на плотину, куда они гулять выходят, и стар и млад сбегаются.

Аж сам Ивашка-урод сходить и поглядеть нарядился, да не успел, как подходит к моей землянке паренек и с ним красавица его. Я сразу смекнул, что она это, не видавши до того, определил.

«Дедушка, — говорит паренек, — перевези нас в завод. Пошли мы гулять и далеко забрели».

«Я на ловлю собрался», — говорю им.

Тут она сама ко мне:

«Перевези нас, а потом на ловлю. Мы тебе пожелаем счастья и удачи».

Согласился я, ссунул дощаник в воду, и поехали. День был далеко не на исходе, солнце распалилось озорное, играет на веслах, горит в воде, когда я ее весельцем трону.

Глядела-глядела красавица на весла да на брызги и говорит:

«Как брильянты. Вот бы меня осыпать ими! — Встала она в дощанике, голову закинула, глаза в небо, и шепчет, как бы во сне. — Всю, всю осыпать… В волосы, вокруг шеи, на платье, на руки… Миша, ты хотел бы?»

«Я же обещал».

«Ах, обещал? Но мы живем скоро три месяца, а у меня нет ни одного. Нет первого, когда же будет много-много, как звезд?»

«Успокойся и садись, а то лодка перевернется».

«Я хочу стоять под солнцем и вся в брильянтах, а они будут играть всеми цветами земли. Дедушка!»

«Ась?»

«Здесь по берегам попадаются брильянты?»

«Попадаются, сам находил».

Я это заливаю, чтобы она распахнулась передо мной. У нас за все-то время штуки три нашли.

«Находил? Скажи, где они?» — и тянет ко мне руки.

«Везде. Искать надо».

«Мы искали и ничего не нашли».

Так-то, думаю, вот зачем вы около озера шатаетесь. И приехали, может, за брильянтами? Ничего они не понимали, ничего. Думали, что самоцветы, как шишки, под каждым деревом.