На Великой лётной тропе

Он встречался с мятежником уже не раз, иногда помогал ему, иногда получал от него помощь.

Вечером Юшка, Бурнус и Галстучек уселись треугольником на берегу Изумрудного. Промеж них горел небольшой костерок.

— Мне нужны помощники, — сказал Юшка.

— Бери меня, всю жизнь, кинжал, мой азям-бешмет, — начал предлагать Бурнус.

— Азям оставь себе, другого такого нет, наверно, на всем Урале. — Юшка, смеясь, подергал азям-бешмет Бурнуса, густо усаженный разноцветными заплатами.

— Бери всё. Мне нужно одно — пускать кровь Флегонта-старшего. Бурнус не может жить с ним вместе.

— А мне нужны деньги, у меня нужда, — сказал Галстучек.

— А мне — голытьба, — сказал Юшка. — У Флегонта есть и кровь, и деньги, и голытьба. Вот и хорошо. Пойдем трясти его.

На том и согласились все. Треугольник был уже далеко от Изумрудного озера, когда восходящее солнце заиграло на рукоятке Бурнусова кинжала.

Шли гуськом — впереди Бурнус, скитавшийся больше других по этим местам, за ним Юшка, последним Галстучек. Шли бездорожьем и бестропьем по прямой к Горному Спаю. Не зашли ни в один поселок, ни в один прииск, ни разу не соблазнились, не свернули на огонек чужого костра и жилья, на грусть гармошек, которая разливается вечерами по всему заводскому, приисковому и рудничному Уралу. Привалы были коротки, разговоры скупы.

Юшка хмурился, время от времени тяжело вздыхал без всякого на то повода, как казалось его спутникам. Иногда резко встряхивал головой, иногда у него вырывался неудержимый стон.

— Что с тобой? — спросил однажды Галстучек.

Юшка резко оборвал его:

— Не приставай без дела!

Было невыразимо досадно, что ему надо возиться с такой мразью, как Флегонт-старший, а жена и дочь, голодные, кое-как одетые, бездомные, с протянутой рукой нищенствуют по дорогам. Почему, что случилось? Ирину выгнал отец? Обвинили в связи с мятежниками и ей пришлось бежать, скрываться? Рыбак Ивашка бормотал невнятно: ушла, вернулась, родила, снова ушла — и все. Охотник рассказал и того меньше. Где они, где искать их?

Галстучек от нечего делать подшучивал над Бурнусом:

— Береги кинжал и азям, особенно азям! Первый же встречный вор обязательно обомлеет и постарается стибрить его.

— Умрет Бурнус — отнимут, жив будет — никогда, — отзывался скупо башкирин.

Он больше любил разговаривать сам с собой:

— У Юшки опасный голова, светит, как костер. Видит начальник, стражник такой голова хоть один раз, потом сто год не забудет. Свой азям-бешмет Бурнус пошлет царю: гляди, вот в чем ходит счастливый башкирин. У Галстучек святой глаз, как пророк Мухамет, а какой душа, какой совесть, не видно. Бурнус будет караулить его совесть, если из нее выползет змея, кинжал секит ей голову.

— Ты чего бормочешь? — спросил Галстучек, услышав свое имя.

— Своя бормочем. Иды, иды, торопись. Живет Флегонт один лишний день — будет лишний горе.

В стороне все время были видны два рога горы Качканар; то плавленой медью сверкали под солнцем, то лунный свет синими водопадами струился по их гладким бокам.

Порою черные тучи кутали Качканар своими разорванными, лохматыми клочьями, над Рогом Полуденным и Рогом Полуночным гремел гром, а между ними летала молния.

Днем манили мятежников дымы, а ночью огни поселков, приисков.

«Эх, дергануть бы к ним, — думал, бывало, Юшка, — и крикнуть: «Встрепенись, голытьба! Кто за мной, кто с Юшкой?»

Он встряхивал рыжими кудлами и отгонял эти опасные мысли. Знал он, что нельзя ему появляться на больших дорогах, на приисках, давно там ждут его враги и предатели. Много охотников до Юшкиной головы, обещана за нее большая награда. И не подняться голытьбе на Юшкин зов: раздавлена, распугана, переловлена она, много вольных, храбрых головушек зарыто в землю, много отправлено в Сибирь, на каторгу, много скитается в бегах.

Приближались к Горному Спаю. Решили взбунтовать приисковую голытьбу против Флегонта-старшего, прииск пустить дымом к небу, а голытьбу — по тайге, по заводам: «Шуми везде, что жив Юшка и начинает дела».

К прииску подошли ранним утром, двое остались в лесу, а Галстучек пошел в разведку. Лежали Бурнус и Юшка среди густого ельника, к ним доносились с прииска шум труда, крики, песни, брань.

Галстучка поджидали к полудню, но и далеко за полдень его не было. Тогда Юшка выругался и сказал:

— Я иду сам.

— Нельзя тебе, Юшка, пойдем я, у меня не такой заметный голова.

— Прячась в лесу, бунта не подымешь.

— Не ходи, Юшка, — упрашивал башкирин, — пропадет Галстучек — другой будет, кончает Бурнус — придет другой, секит башкам Юшке — другой такой Юшка нету. Уйдет Юшка — Бурнус будет плакать, сломает кинжал великого Салавата.

— Не ломай прежде времени, идем вместе!