На Великой лётной тропе

В Бутарский она вернулась тихая, задумчивая, печальная. Стала любить одинокие прогулки вокруг заводского пруда, искать омутистые места и глядеть в их темную глубину, взбираться на утесы и надолго замирать там.

17. НАЧАЛОСЬ

Два года прошли в величайшей тревоге. Каждый день рабочие Урала ждали, что заводчики отнимут у них и те немногие угодья, которые достались им от дедов и по воле 19 февраля. Все эти годы землемеры ходили по заводским дачам, меряли их, заносили на планы и столбили. Разведывательные отряды бурили землю, брали пробы и писали длинные акты.

Закон о наделении уральцев землей тем временем ходил из министерства в министерство, в Сенат, Государственный совет, и только осенью 1910 года министерство внутренних дел потребовало от заводчиков подписку, что они отведут земли мастеровым.

Заводчики отказались дать подписку и погнали в Петербург ходатаев, чтобы похоронить закон. Этот год стал памятным годом на Урале и особенно памятным в заводе Бутарском.

В начале зимы на стене заводской конторы появилось объявление о большом наборе рабочих-лесорубов; соглашались принимать не только мужчин, но и женщин.

Выходя после гудка из завода, рабочие тысячной толпой сгрудились перед объявлением; один читал и выкрикивал на всю площадь:

— «Требуются: четыреста человек лесорубов, двести пильщиков, сто пятьдесят подвод…

Лесорубу поденная плата сорок копеек, пильщику — тридцать пять, бабам и девкам — тридцать, возчику с лошадью — шесть гривен, на своих харчах».

— Мало, дешево! Какая плата — сорок копеек на своих харчах?! — поднялся гул. — Человеку надо полтину, с лошадью — восемь гривен.

— Чей они лесок рубить думают, не наш ли? — шепнул Прохор.

— Да-да, чей лес, с каких участков?

— Здесь не прописано.

Из конторы вышел управляющий. Его остановили.

— Плата мала, надбавка требуется.

— Такое распоряжение от хозяина, больше дать не могу. Говорите спасибо, что набираем заводских, а то пошлем маклеров по деревням — хлынут дешевле.

— Хлынешь, если деревню голодом уморили.

— Кто там, кто кричит?!

Но крикнувшего Прохора никто не выдал.

— Где рубить, на чьих загонах?

— Загоны все наши.

— А наших нету?

— Кто хочет, приходите, а лентяи могут дома сидеть, — сказал управляющий и ушел.

Долго не ложились спать в Бутарском, за полуночь хлопали ворота, и скрипел под ногами снег. Переходили рабочие из дома в дом, грудились и спорили:

— Лес будут рубить беспременно наш! Нельзя наниматься!

— Надо. А то наймут деревенских, все едино вырубят лес, и платой не попользуемся!

— Пойдем, довольно голодали, вздохнуть время!

— Самих себя грабить?

— Сам не ограбишь — другие ограбят, один черт.

У Прохора была полна изба рабочих. Здесь трубили тоже всяк в свою дуду:

— Не пойдем! Пусть рубит сам управляющий со своей конторой.

— Деревенских наймут.

— Не пустим их на фатеру ни в один дом!

— Этим не испугаешь, они настроят шалашей, землянок и будут жить припеваючи.

— Соберемся всем заводом и прогоним лесорубов!

— Прогоним… Не дело ты, Прохор, баешь.

— А платить оброк двести лет и пользоваться только выпасом да покосом, а лес отдать хозяину задарма, это дело?

— И это не дело.

— Не отдашь лес — пошлют на нас казаков, солдат с ружьями, с плетками.

Прохор поднял обе руки. Замолк гвалт и шум, вытянулись шеи.

— И мы с ружьями, — шепнул он.

Казалось, завод единодушно сговорился не рубить лес, а утром у конторы все же стояла длинная очередь.

— Куда вы стоите?

— Лесишко порубить думаем.

— Лесишко… При таком несогласье разденут нас, наизнанку вывернут, и мы отпору не дадим: одни — не рубить, другие — рубить.

— Хорошо вам не рубить, когда в цехе стоите, а в безработице каково?

— Становись на мое место! — крикнул Прохор.

— А ты — на мое, разницы мало.

— Кору буду есть, а ни единой лесины не срублю.

— Может, и не наши леса рубить думают, а мы допрежь время хорохоримся.

За два дня набрали четыре артели лесорубов по двадцать пять душ, артель пильщиков и десять подвод.

Ранним утром повел их доверенный на участки, показал один, другой, и все они были не на хозяйских, а на рабочих угодьях.

— Начинай с богом! — крикнул доверенный.

— Свой-то собственный лес?

— Не ваш он, откуда вы взяли, что ваш?

— По правде — наш, давно наш!

— А по закону?

— В законе правды на ломаный грош нету!

— Вот вы как?

— Этак приходится.

Одна артель отказалась рубить и вернулась в заводской поселок.

— Наш лес, кровный. Сколь лет берегли, растили, думали — законом наше право прикроют, а тут на-ко! Велено весь рубить, с молодняком, с порослью.

Рубили три артели, на конторе продолжало висеть объявление, но никто больше из завода не пришел наниматься.

У Прохора начался постоянный сход, поминутно прибегали к нему с жалобами:

— Рубят ведь, не одну сотню дерев свалили!

Как назло, окатанные деревья возили через поселок к железнодорожной станции, сильней травили рану. Каждое бревно было гвоздем в сердце.

Принялись артели вырубать деляну старика Антипа. За нее он платил оброк, на ней косил траву и не чаял, когда выйдет закон про лес, чтобы построить новую избенку вместо дедовской.